2 
– А наши воители доблестные все под Гилацем стоят и приказа выступить ждут… По мне, так надо было сразу в драку ввязаться и сражение заозерникам дать. Чего тянуть-то? О чем только советчики королевы думают и каким местом?! Простому люду, как мы с тобой, паря, и то понятно, что не дело творится… То ль глупостью несусветной, то ль изменой попахивает! Нельзя было города пограничные без подмоги оставлять, на выручку идти скорее надоть! Там солдатушкам тяжко приходится. Мало того, что ворогов под стенами несчитано, так еще и от осадного рациона в брюхах денно и нощно урчит. Как ни крути, а от такой сра-те-гии проку нет! Ясно ж как день: либо штурмом вскоре возьмут заозерники города наши, либо защитники с голодухи перепухнут!
– Налей-ка еще кружечку, мил человек. Уж больно винцо у тебя душевное, давненько такого не пивал. Да и пожрать в миску чаго погорячее да пожирнее подкинь, – с добродушной улыбкой на слегка захмелевшем лице попросил лазутчик, изо всех сил старавшийся следить за правильностью произношения слетавших с языка слов.
Словоохотливый корчмарь продолжал тараторить, подробно пересказывая сплетни, услышанные далеко не из первых уст, а уже успевшие обрасти красочными деталями и откровенными домыслами. Крамберг ему не мешал и, приветливо улыбаясь, то кивал, то тяжко вздыхал. И хоть разведчик был, бесспорно, рад, что собеседник попался такой разговорчивый, сам в беседе пока принимал весьма пассивное участие, то есть просто не мешал старичку говорить, выжидая, когда же болтун перестанет вещать о плачевности положения дел в далеких южных землях и затронет интересовавшие его темы.
Открыто поддакивать шпион опасался, в особенности когда трактирщик принимался ругать тугодумов-полководцев или говорил о мощи вражеского, герканского войска. Как предупреждал командир, направляя Крамберга на задание, в смутную военную пору по тихим дорожным трактирам сиживает много сыскного сброда, только и ждущего, как кто-то из охмелевших посетителей сболтнет что-либо лишнее. Один лишь неуместный кивок в знак согласия с крамольными речами, возможно, прислуживающего сыску корчмаря мог потянуть не только на «пораженческое настроение», но и на куда более серьезное обвинение вплоть до «измена и сговор с врагом».
Арестовать себя Крамберг, конечно, не дал бы, тем более что на самом деле не был ранен, а в лесочке поблизости от трактира дожидалась его возвращения парочка метких стрелков, но провалить задание ему не хотелось, поэтому герканцу и приходилось внимательно следить за тем, что в ответ говорит и когда как кивает. В самые опасные моменты беседы он предпочитал перевести разговор, но делал это так, чтобы корчмарь, обидевшись, не замолчал. Прием с заказом новой порции выпивки и еды действовал всегда безотказно, не подвел он и сейчас. Обрадованный увеличением выручки, трактирщик дружелюбно кивнул и, позабыв, что не получил ответной реплики, продолжил обличать бездарность шеварийского командования, приводя все новые и новые примеры, которые, впрочем, были совершенно не интересны терпеливому слушателю.
О ходе военных действий в отряде Крамберга было известно мало, практически ничего. Вроде бы герканская армия наступала, но ее продвижение на север и северо-запад шло слишком медленно. Экспедиционные корпуса соотечественников до сих пор осаждали пограничные города и пока еще не встретились на ратном поле с основными силами шеварийцев, не спешивших дать решающее сражение. Война грозила затянуться на год, может, на два, так что паре десятков герканских солдат, волею превратного случая оказавшихся в глубоком тылу противника, было, по большому счету, безразлично: пало ли Лукаро или доблестно отражает атаки; сдался ли гарнизон осажденного Сивикора или его солдаты продолжают геройствовать на голодный желудок. Предоставленную самой себе и оторванную от высокого командования кучку герканцев интересовало лишь то, что было непосредственно связано с их жизнью. Они сообща пытались выжить во вражеском тылу и фанатично верили лишь в одно божество – в их командира: мудрого не по годам, безрассудно отважного и в то же время дотошно расчетливого доблестного рыцаря Дитриха фон Херцштайна. Он спас их из шеварийского плена, не дав бесславно сгинуть на каменоломнях, а после научил жить в лесу; жить достойно, оставаясь солдатами. Он не только вернул бывшим пленным уважение к самим себе, но и вселил в сердца отчаявшихся воителей надежду на достойное будущее. Никто из отряда толком так и не знал, что им предстояло вскоре свершить во вражеской столице, но беспрекословно верил слову доказавшего свое благородство на деле рыцаря, что по возвращении в Герканию их встретят, как героев, а не как сдавшихся в плен трусов или бежавших с передовой дезертиров.
2 
