5 
Вот и сегодня он только вернулся из Полесья, где провел со съемочной группой более двух месяцев «на натуре», снимая фильм о нелегких судьбах герканских переселенцев при Дворе Александра XVII, как зазвонил телефон и неугомонный Франц начал жаловаться на проклятых дальверийцев, сделавших жуткий римейк на один из его лучших фильмов.
Друг просил посмотреть «этот ужас», транслирующийся этой ночью по четвертому коммерческому каналу, и оценить его с точки зрения исторической достоверности.
Ожидания и сам перелет из Урвы в Мальфорн были крайне утомительными, хотелось принять горячий душ и заснуть, но неутомимый детектив решил принести свои естественные потребности на алтарь дружбы и искусства.
С трудом пережив последний рекламный блок и все-таки досмотрев концовку фильма, Даниэль обреченно набрал телефонный номер своего мучителя и, собравшись с силами, приготовился к краткому разговору. Как только на другом конце провода зазвучал нервный голос Франца, консультант выразил свое мнение однозначным и безапелляционным словом «дурь» и бросил трубку.
Обычно терпимый к странным выходкам своего эксперта фон Хубер на этот раз был неумолим и не собирался ограничиваться чересчур кратким заключением. Мужчина не успел как следует взбить подушку, как зазвонил телефон.
– Ди, я понимаю, ты устал… мы все устали, но это крайне важно… я подаю в суд. Дальверы не просто обворовали меня, они об… искусство, да еще посмели сунуться с этим на Старый Континент, в обитель высокого и прекрасного, так сказать…
Врожденное отвращение ко всему, что «сделано на Новом Континенте» было типичной чертой склочного характера не только великого режиссера. Большинство герканцев, филанийцев, виверицев, намбусийцев, шеварийцев и прочих жителей Континента – колыбели цивилизации – снисходительно отзывались об умственных способностях заносчивых, самоуверенных дальверийцев и не упускали возможности ехидно позлословить на их счет, но тем не менее охотно смотрели их фильмы и покупали товары, сделанные где-то в неизвестной заморской дали.
– Хорошо, – обреченно вздохнул Андерсон, устав от сумасшедшего мира искусства в целом и от гения Франца в частности, – только пройдемся кратко, по позициям.
– Костюмы? – раздалось в трубке.
– Женские выдержаны в лучших традициях, придраться не к чему, мужские светские тоже ничего, а вот с доспехами беда: дикий, спонтанный разброс от девятого до четырнадцатого веков.
– Как с гримом, прическами?
– Более-менее, – зевнул в трубку Даниэль, – хотя лучший грим у герцога Антонио, он у них почему-то получился темнокожим, причем не просто темнокожим, а самым черным из всех эфиолов, да еще с чарующим акцентом Кальверопосских островов.
– А само сражение? Ну то, что под конец фильма?! – произнес режиссер, почему-то немного нервничая.
– Все, кроме главного героя, эффектно стучат железом о железо, боясь случайно сделать друг другу «бо-бо», позируют перед камерой, пытаются драться красиво, в общем чушь, хотя… – Даниэль выдержал паузу, силясь больше не зевать в трубку, – …кто знает, может быть, в кино так и надо.
– Что-нибудь еще? – не унимался Франц.
– Вагон и маленькая тележка! – начал выходить из себя Даниэль, еле сдерживаясь, чтобы не послать друга к черту. – Любой, кто хоть раз в жизни держал в руках рапиру и прочитал пару исторических книг, помрет на этом шедевре со смеху. Я же, по твоей милости, могу окочуриться от хронического недосыпа!
Андерсон рассерженно бросил трубку, выдернул шнур из розетки и уткнулся головой в подушку. Дыхание мужчины тут же замедлилось, веки начали тяжелеть, и пришла приятная нега погружения в глубокий, сладостный сон. Он уже перестал различать отдельный шум машин за окном и тихое тиканье настенных часов, как голову пронзила резкая механическая трель. На этот раз звонили в дверь.
– Свинья! – процедил сквозь сжатые зубы Даниэль. Рывком оторвав обнаженное тело от теплой и мягкой кровати, он начал на ощупь пробираться по заставленному нераспакованными чемоданами коридору к двери, усиленно протирая глаза и пытаясь привести себя в состояние наконец-то высказать Францу все, что он о нем думает.
Оказывается, навязчивость киногения имела границы, укладывающиеся к тому же в пределы приличия, – за дверью оказался не он. Полуночных визитеров было трое: высокий, крепко сложенный эфиол в строгом деловом костюме и парочка молодых людей – мужчина и девушка в черных плащах, на лбах у которых так и красовалась незримая метка «молодой, перспективный, обреченный на успех». Троица приветливо улыбалась, в особенности девушка, успевшая окинуть быстрым, едва уловимым взглядом достоинства фигуры хозяина.
5 
