189 
– Не знаю, как тебе удалось переубедить Фламера, но я не хочу иметь с тобой ничего общего, убирайся!
– Я рассказал ему, кто таков и как обстояли дела на самом деле, – пожал плечами Мортас. – Мы мирно беседовали, помнится, даже пили какую-то отвратительную настойку на кореньях, правда, до этого пришлось связать и посадить на цепь неугомонного Конта, но его истеричные причитания и вой не особо портили нам настроение.
– Никогда, слышишь, никогда не поверю, чтобы Анри выпивал и по-дружески болтал с таким, как ты: убийцей, кровожадным зверем! – потерял самообладание маг и перешел на крик. – Сколько людей ты перерезал каждый раз, когда спускался с гор: тысячу, две, три?! Сколько деревень спалил?!
– Хоть ты мыслитель и интеллектуал, а твой друг Фламер обычный рубака-солдафон, но у него есть качество, которому тебе следовало бы поучиться! – назидательно произнес Мортас, не отрывая глаз от колб с жидкостями.
– Отсутствие брезгливости?!
– Нет, умение слушать! Ты полагаешь, что Конт сошел с ума в горах, что это моя заслуга?! Ты ошибаешься, он был сумасшедшим еще задолго до того, как посетил мою уединенную обитель, просто это не было заметно. Ты же маг, должен знать, что у многих заболеваний длительный скрытый период. Вот и этот бедолага на протяжении нескольких десятилетий незаметно для глаз остальных страдал мнительностью, агонией мозга и разными вредными голосами, блуждающими в его черепке.
– Ты не человек, ты зверь…
– Да, это так, – откровенно признался юноша, – но я живу в человеческой шкуре не одну сотню лет и никогда, слышишь, никогда не убивал без весомых причин!
Мартин замолчал, ненависть и страх уже не владели всецело его рассудком. Логика брала верх над эмоциями и заставляла осмысливать заново неоспоримые ранее истины. «В конце концов, Фламер же не дурак, он ему поверил и не продолжил охоты!» – размышлял маг, пытаясь взвесить имеющиеся у него скудные факты и определить степень опасности колдующего над пробирками монстра.
– В ту пору, когда состоялась встреча с твоими собратьями, я находился в весьма дурном расположении духа. Полугодовая меланхолия – обычное дело для тех, кто мерит свою жизнь веками. – Мортасу наконец-то удалось добиться нужной пропорции, и жидкость окрасилась в бурый цвет. – Людишки жалки и трусливы по натуре своей. Я говорю о тех, кого ты называешь «мирные жители», а высокородные вельможи кличут быдлом или стадом. Сама гора, на которой была моя лачуга, земли вокруг, деревни, города, в общем, вся округа принадлежала какому-то стареющему самодуру. Я уже не помню его имени, а многочисленных титулов спесивца никогда и не знал.
Мортас сделал паузу, добавил в колбу какого-то порошка и залпом выпил бурлящую, шипящую и пенившуюся смесь.
– Так вот, налоги были зверскими, порядки и нравы ужасными: крестьянин косо посмотрел на рыцаря – виселица, пнул господскую собачонку – четвертование. Народ терпел и вроде бы даже привык к жизни такой. Ну а я как-то раз не удержался, хоть, помнится, сам себе зарок давал в делишки людские не вмешиваться.
– Твои жертвы исчисляются тысячами, ты в той несчастной провинции истребил почти всех! – перебил рассказчика маг, отважившийся подняться с кресла и подойти к столу.
– Не спорю, мечом помахать на славу пришлось, – пожал плечами Мортас. – Говорю же тебе, в плохом настроении был, осерчал сильно, озлобился. Ведь как оно получилось: я за бедняков заступился, отряд вассалов господских перебил, а этот высокородный мерзавец меня ловить крестьян послал.
– И народные массы, вооружившись вилами и факелами, крушить пошли, – печально добавил Мартин, незаметно для себя начиная симпатизировать тому, кого еще несколько минут назад считал чудовищем и врагом.
– Охотились за мной, я убегал, прятался, а потом надоело… – Пустая склянка выпала из трясущейся руки. – Пытался вразумить их, не помогло, потом применил силу, а там как снежный ком – покатилось, пошло!
– Тех, кто на тебя с оружием шел, ладно, ну а женщины, дети, старики?!
– Женщины и дети с оружием в руках теряют право на неприкосновенность, – бесстрастно, как городской судья, произнес юноша. – Они сами отказались от права на жизнь, поставив себя на место мужчин, а меня – в безвыходное положение. Разогнал толпу раз, другой, а потом устал, каждое утро в горы лезли, дуралеи! И понял я вдруг, что они доброго отношения не ценили, а понимали лишь язык кнута! Хозяина же своего они куда больше меня боялись, поэтому и служили верой и правдой тому, кто их каждый день с грязью мешал. Тошно мне стало, тошно и противно, вот и сорвался…
189 
