32 
Мышка опустила на него глаза и почувствовала жалость и боль. Но это длилось совсем недолго. Через несколько секунд окончательное решение было принято…
Дэниел смотрел на Мышку и пытался представить себе маленького испуганного и неуверенного в себе мышонка, каким она была когда–то. Расстаться с несвободой, обречь себя на одиночество ради свободы… Он был абсолютно прав, редкая женщина способна сделать такой выбор. Миа его сделала. Но счастлива ли она теперь? Впрочем, рядом с тем типом она уж точно не стала бы счастливой.
— И вы никогда не жалели о том, что сделали? — задумчиво спросил он.
— Никогда, — искренне ответила Мышка. — Конечно, поначалу мне было больно, мучительно больно. Жалко Коула, жалко себя… Он искал меня по друзьям, умолял встретиться. Обещал, что станет другим. Конечно, я ему не верила. Такие, как Коул, никогда не меняются. Он был, наверное, не самым плохим мужем, но не тем человеком, который смог бы меня понять.
— А вы хотя бы раз встречали того, кто вас бы понял? — поинтересовался у нее Дэниел.
— Мне показалось, да, — кивнула Мышка, и Дэниел увидел — нет, почувствовал, — как ее пронзила острая боль воспоминания.
То чувство, которое до сих пор заставляло ее сердце биться сильнее, было, похоже, куда серьезнее, чем то, что она испытывала с мужем.
— И что же?
Мышка печально улыбнулась и покачала головой.
— Ничего. Он был очень умен, тонок, интересен. Но его совершенно не устраивали те отношения, которые могла предложить ему я. Он хотел, чтобы мы жили вместе, чтобы мы поженились, чтобы я родила ему ребенка. Как вы думаете, я была к этому готова?
Дэниел усмехнулся, но не язвительно, скорее печально.
— Господи, Миа, вы все время рассуждаете, как мужчина. Не знаю, думаю, если бы вы по–настоящему любили, то были бы готовы к этому. Не сразу ко всему, конечно, но постепенно. Любовь вообще меняет людей.
— Но меня–то не изменила.
— Вы слишком упрямы, а Ее величество Любовь не терпит упрямцев.
— Фразы, фразы, — вздохнула Мышка. — Но в конечном итоге я сказала ему, что выбираю свободу, и осталась одна. Не знаю, права я или нет, но тогда мне было даже труднее, чем с Коулом. Я понимала, что от меня зависит все, и собственными руками разрывала эту нить, которая протянулась между нами. И снова фразы, — горько усмехнулась она. — Да, мне было очень больно, но я понимала, что делаю это для того, чтобы остаться свободной, независимой, не запятнанной чужими требованиями, чужим эгоизмом, чужими претензиями.
— Не запятнанной?.. — удивленно посмотрел на нее Дэниел. — Честно говоря, впервые слышу это слово в таком странном, я бы даже сказал, извращенном сочетании.
— Сверхизвращенном, — фыркнула Мышка. — Кто бы говорил. Я, конечно, понимаю, что человек, который подглядывает в чужие окна, может смело рассуждать о том, что такое извращение.
— Ох, да будет вам, моя милая ханжа, — язвительно улыбнулся Дэниел. — Чем, спрашивается, вы были лучше меня, когда осматривали комнату без моего ведома?
Мышка досадливо поморщилась и промолчала, а Дэниел продолжил:
— Так вот, я не понимаю, как можно запятнать себя всем тем, о чем вы сказали. И потом, совместная жизнь — это не только претензии, эгоизм, требования и прочее. Это еще и ответственность, нежность, забота.
— Вам–то откуда знать?
— Ну, вообще–то я был женат.
— Ах да, она была красивой женщиной, но не принесла вам счастья.
— Племянница проболталась?
— Да, — призналась Мышка. — Но больше я от нее ничего не слышала.
Дэниел посмотрел на потухшую трубку так, словно рассердился на нее, а не вспомнил о чем–то неприятном.
— Трубки не любят болтунов, опять потухла. — Порывшись в кармане, Дэниел извлек из него зажигалку и поднес ее к трубке.
— Так что с вашей красавицей–женой? — продолжила допрос Мышка.
— Вы из тех, кто откровенничает только в обмен на чужую откровенность? — хитро прищурился Дэниел.
— Не знаю, — пожала плечами она. — Я как–то об этом не думала. Я вообще не такая наблюдательная, как вы, Дэниел.
— Зато весьма едкая.
— Этого не отнять. Впрочем, выжимать откровенность из вас я не буду. Не хотите — не отвечайте.
— Не хочу, во всяком случае сейчас, — признался Дэниел.
— Тогда, по крайней мере, ответьте на вопрос: зачем вам эти бинокли и сережки? Прошу вас, избавьте меня от подозрений. Дэниел усмехнулся.
— Что касается коллекции — она из моей глупой молодости. Пока я мог бродить по улицам, собирал такие вот находки. Я вообще любил женщин, а такие мелочи оставляли о них приятные воспоминания. Глядя на найденную сережку, я фантазировал, каким может быть ушко, украшенное ею, представлял саму женщину, воображал себе обстоятельства, при которых она могла потерять серьгу. Глупо, конечно, но это часть моей молодости, часть меня самого. Что касается биноклей… — Дэниел немного помолчал, а потом произнес, глядя куда–то сквозь Мышку: — Они — мое настоящее. Мне нужно чем–то жить, и я, если так можно выразиться, живу чужой жизнью. К тому же я ведь говорил, что в прошлом работал частным детективом. И если вы, дорогая госпожа Мышка, заглянете как–нибудь ко мне в гости, то я смогу порассказать вам много чего интересного.
32 
