50 
Еще, я всем творцам готов был молится, что тот лагерь был не детский. Тогда моя группа, во главе с командиром, имела бы реальный шанс поехать крышей. Но и взрослые, которые весят по двадцать килограмм, пахнут неотличимо от лежащих в ямах и все как один с огромными глазами, недели две не давали толком уснуть.
И ведь угораздило нас, сразу попасть ни в рабочий, ни в пересыльный, а именно в лагерь уничтожения! Подслушанный же разговор армейских медиков, которые осматривали заключенных, добил окончательно. Оказывается практически никого из освобожденных, было уже не спасти. Поздно - крайняя стадия истощения. У них ведь почему глаза такие большие - в последнюю очередь организм вытягивает жир из век и если это случилось то все - шансов нет. И эти глаза, в которых стояла беспросветная боль, меня преследовали очень долго…
Так что в некоторых случаях и опыт прошлой жизни не спасал. Именно тогда я понял чувства бойцов, которые перли на пулеметы даже не стреляя, а мечтая вогнать во врага штык или просто вцепится ему в горло. Такое бывает, когда пуля не приносит удовлетворения, когда хочется рвать тех сук, собственными руками. Хорошо еще что Колычев, который в то время был еще нашим командиром, поняв состояние подчиненных, почти полмесяца не выпускал нас за передок. Иван Петрович глядя на наши лица, тогда только крякнул и сказал:
- В дальнейшем подобные выезды запрещаю. Одни раз глянули и хватит! Это для пехоты полезно - боевую ярость повышать, а вы же теперь всех "языков" прямо на месте пластать будете, пока жажду крови не утолите.
Ох, прав был мудрый "полковник"…
Хотя знание того что увижу, в основном все-таки выручали. Вон, осенью сорок первого, когда мы возвращались с рейда и заметили, как зондеркоманда сгоняет людей в большой овин, я ЗНАЛ, что последует дальше, поэтому быстро увел своих ребят оттуда. Были большие сомнения, что у разведчиков хватит выдержки только наблюдать. Уходя, палец себе изгрыз, но в бой так и не ввязался.
Мужики еще удивлялись, почему мы оттуда бежали как от облавы - на рывок. А я рассказал что там готовилось, только когда добрались до базы. Так мне сначала чуть морду не побили, но потом, остыв, признали что сделал все правильно: мы бы и людей не спасли и здесь три дивизии в котле без наших данных оказались бы. Но что характерно - каждый сознался, что даже зная о важности добытой информации, они от неожиданности и шока вполне могли начать стрелять. А я просто был ГОТОВ к тому, что увижу. И эта готовность почти всегда давала мне выдержку. Поэтому даже самое страшное воспринималось, как будто со стороны и как давно пережитое. Ну, за редким исключением…
Но ведь остальные все это видят впервые и жизни в запасе тоже не имеют. Поэтому и отношение и взгляды на эту самую жизнь у нас несколько разнятся. Даже сейчас, привыкнув к зверствам встречавшимся им каждый день на войне, они не могут себе представить, что в мирное время кто-то может украсть ребенка и посылать его родителям по частям, с требованием выкупа. А я вполне могу, потому что в моем времени это - свершившиеся факты. Они не могут себе представить, что в будущем кто-то может резать ошалевшим от страха пацанам головы, а потом пленку демонстрировать широкой общественности, да еще и похваляться при этом, выдавая свои зверства за "героическую борьбу с оккупантами". И общественность бы это хавала…
Эх, блин! Да что же у нас все раком-то получается?! Ведь и сейчас пленному голову могут отрезать, но от такого "героя" отвернутся свои же, посчитав за опасного маньяка. А в "светлом будущем" - нормально.
И ведь еще одна странность - ТАМ, были и знакомые и приятели, но вот друзей, было очень мало. Их я приобрел именно тут. Да и какие раньше могли быть друганы? Институтские? Раскидало нас сильно, так же как с армейскими. А позже, пошла новая жизнь с весьма своеобразными знакомствами. И быть в авторитете среди сва-а-их па-а-ца-а-нов, с гнутыми пальцами, вовсе не значит иметь там же друзей. Хотя и в том круге нормальные люди встречались…
Мда… помню, помню, как я тоже какое-то время ходил с распальцовкой. А потом, неожиданно даже для себя, решил со всем этим кончать. Видно давно зрело, но последней каплей, как это ни смешно, стала услышанная песня. Автора точно не назову - вроде фамилия Трофимов или звать Трофим, зато слова запомнил крепко:
- Летним вечером, тихим вечером
- Вышел я до ларька табачного
- Там старушка в платочке клетчатом
- Христа ради деньжата клянчила
- Дал я ей пять тыщь: - На вон, на обед
- Или фруктами вон побалуйся.
- А она прошептала мне в ответ:
- - Вона как оно не задалось-то…
- Говорю я ей: - Зря ты бабка так
- Посмотри, как люди поднялись-то
- Если жить с умом будет все ништяк,
- А ума- то у нас прибавилось!
- А что деньги разрухой нажиты
- Так ведь каяться будем в старости.
- А она отвечала все так же мне:
- - Вона как оно, не задалось-то…
- А потом меня будто прорвало
- Стал я бабушке вдруг рассказывать
- Что куда не глянь так одно фуфло
- И что с этим пора завязывать
- Ведь во мне самом как не вороши
- Не найти не добра не жалости
- А в ответ, будто стон моей души:
- - Вона как оно не задалось-то…
- Я пошел домой, а она вослед
- Все крестила да причитала мне
- А вокруг нее толи божий свет
- Толи солнце садится алое…
Тогда, прослушав диск и почесав затылок понял, что с добром и жалостью у меня действительно появились сильные напряги. Да и вообще, от прежнего Илюхи, почти ничего не осталось. Поэтому заявился к "браткам" и сказал - все, ухожу. Открою свое дело и буду стараться жить по-человечески. Объяснил, что да почему. Больше всего, тогда поразило не то, что меня не удерживали (это только в чернушных, напрочь оторванных от жизни боевиках бывает), а то что со мной решили уйти еще двое, причем по похожим причинам.
50 
