56 
Констанс открыла ящик орехового комода, однако ее инструмент исчез. Что ж. Зверь ждал ее в комнате Ангелики, спрятавшись высоко в потолочных тенях, неотличим от паука, пока его не предали глаза; осознав, что его обнаружили, зверь перестал таиться и внезапно оказался подле лица Констанс, в перегревшемся воздухе обдавая ее тем самым золотистым запахом.
Этой ночью противник, осведомленный о ее поражении в объятиях Джозефа, явил, не стесняясь, свои суть и побуждения. Он производил иной шум, хуже смеха и влажнее дыхания. Он не бежал в платяной шкаф, не ускользал сквозь оконные щели, и когда Констанс стойко выдержала отвратительный взгляд, его лицо принялось менять имевшиеся в его распоряжении маски. Он облачился в черты Джозефа: угол бровей, тяжеловесность век, что нависали над внешними пределами глаз, только у врага те пылали желтым и алым. Бес плавал над полом, истрепанный и мокрый, осиянный жутким голубым светом, и прорастал плотными Джозефовыми членами, отпуская на них густой волос.
На миг он оборотился пленительной бабочкой, затем сделался уродливейшим мужчиной и в таком виде провел по щеке Констанс шершавыми костяшками, а после зажал ее рот рукой, и рука ощущалась не плотью, но чем-то горячее и жестче. Констанс знала, что стоит ей заплакать, как нос забьется и дышать сделается невозможно, однако издаваемое бесом зловоние было непотребнее прежнего. Она погибнет от удушья; мясистое ребро бесовской ладони сдавливало нос Констанс все сильнее, и свистящая струя ее дыхания еле пробивалась в сужавшуюся щель. Его голос вторгся в ее уши: не голос, нечто меньше голоса, поток дыхания, сплетение колючих клятв и нежных признаний: «Кто же эта милая, милая девица?» Он обвился вокруг ее талии.
Оплавившись, он преобразовался в Гарри Делакорта и, как однажды Гарри, оглядел ее снизу доверху медленно и пошло. С грязной нежностью он смел волосы с ее лица.
Она сжалась, дабы испустить вопль, однако ничего не вышло. Он поднял ее — этот зверь, коего она вызвала, — и бросил в голубое кресло. Водворив публику на место, он полетел на сцену. Он играл с кудрями Ангелики, убирал пряди с ее очей, не сводя глаз с Констанс. Он разрешал Констанс, пришпиленной к креслу на манер бабочки, слышать свои мысли.
Он сорвал с Ангелики простыни. Тело девочки свернулось в тугой клубок. Сквозь сон она пробормотала:
— Папочка, мне не нравится, когда меня щекочут.
В ответ бес вновь обрел лицо Джозефа, но с черной кожей, как у туземного душегуба, и стиснул ребенка окровавленными кулаками. Он припадал к Ангелике истязаю ще неторопливо и вдумчиво, пока не расплылся над ней, будучи отделен от ее тела тончайшей границей. Его длинные волосы развевались позади, рот страстно разверзся.
— Нет, — простонала Констанс — или подумала, что простонала; его лицо скользнуло ближе к девочке, плотоядно ее обозрело, лизнуло в щеку. Дьявол оплавился в доктора Уиллетта, каковой после рождения Ангелики продолжал осматривать Констанс много дольше, чем она, искавшая покоя, того желала, твердил о смертельных опасностях, коими грозят кратчайшие супружеские связи, настаивал на курсе внутритазового массажа с последующим расслаблением. Зверь стал доктором до малейшей подробности, отрастил его усы, утешал пациентку, излишне к ней приблизясь, воспроизвел осуждающую речь, только сейчас он обращался к маленькой девочке.
— А я? — прохрипела Констанс. — Я тебе не по вкусу?
В ответ бес покинул Ангелику, ополз Констанс кругом, развернулся поверх нее, спереди и сзади; кончики его пальцев коснулись ее шеи, добравшись до первого припущенного позвонка.
— Полно же, — испробовала она прельстительный голос маленькой девочки. — Конечно же только я и трогаю твое сердце.
Уловив отражение своего лица в стекле, она моментально ощутила себя дурой, пародией на женщину легкого поведения, хилой и престарелой пародией — вернее прочего — на дремавшую девочку.
Однако же он принял ее жертву в обмен на ребенка.
Она не могла определить, сколь долго бушевало насилие. Она не противилась, но желала скорой смерти.
Осознав, что ей не умереть, она пришла в отчаяние. Она приказала себе терпеть молча, ибо по мерзости происходящее не могло превзойти обработку Констанс любым мужчиной. Но превзошло. Боль была более гнусной и проникала повсюду, и ничто не намекало на близящуюся развязку, освобождение, на ничтожнейшее тепло. Напротив, зверство словно бы стервенело с нескончаемым и безудержным упорством. Враг изрекал слова любви, значение коих извращалось, голосами Джозефа, Гарри, Пендлтона, докторов, торговцев округи, братьев Констанс, мужчин, что заговаривали с нею в парке вопреки ее стараниям от них избавиться.
56 
