Особенно,... 
45 
Спустя какое-то время Розамунда проснулась. Была полная темнота. Она сонно пошарила рядом с собой, но Генри не было.
От сонливости тут же не осталось и следа. Она стала в тревоге озираться и с облегчением увидела, что он стоит у очага, очевидно поправляя дрова. И еще увидела – уже с тяжелым чувством, – что он одет. Она позвала его, и он обернулся и двинулся к кровати. В руках его слабо блеснула… сталь клинка, на остром лезвии играли желтые блики огня.
– Проснулась? Да спи еще, моя милая, еще ночь.
– А что ты собираешься делать этим кинжалом?
Он рассмеялся, увидев ее округлившиеся глаза.
– Во всяком случае не вырезать у тебя сердце, хотя кое-кто счел бы это разумным. – Он снова усмехнулся. Потом зажег от очага все свечки в канделябре, стоявшем на сундучке. – Не бойся, любимая. Я просто собираюсь расплатиться за одну оплошность, допущенную по твоей милости.
Розамунда не посмела спросить, что такое он имеет в виду, и, отбросив одеяло, схватила его руку.
– Так что ты собираешься делать?
Генри опять усмехнулся и старательно укрыл ее оголившееся тело.
– Расплатиться за то, что не устоял перед искушающим пламенем, таящимся в твоем нежном теле.
Розамунда с изумлением наблюдала за тем, как он закатал рукав и резко полоснул кинжалом по запястью – оттуда закапала кровь.
– У тебя же течет кровь! – с истошным криком склонилась она над ним, но Генри покачал головой:
– Глупышка, оттого и течет, что у тебя течь нечему. – Он приложил рану к простыни и стал смотреть, как по ней расплывается алое пятно. – Вот и славно, – удовлетворенно сказал он, зажимая платком порез. – Этим можно ублаготворить даже самых недоверчивых.
Розамунда наконец поняла… Он пекся о ее чести! Кровь на простыне все-таки будет!
– Ах, Гарри, из-за меня тебе пришлось пораниться, – прошептала она, тронутая его самоотверженностью.
– Но не думала же ты в самом деле, что после вчерашней ночки тебе удалось остаться девицей… А, дражайшая моя Джейн?
Он, посмеиваясь, подошел к подносу и, взяв кувшин с вином, полил немного на ранку. Когда кровь остановилась, он швырнул перепачканный платок в огонь.
Розамунде все теперь стало ясно. На душе мигом полегчало, она даже чуть не рассмеялась. Ну как она могла подумать, что Генри выставит напоказ свидетельство ее до срока потерянной невинности. Ну и дура же она! Досада на себя и изумление сменились покоем. Но, увидев, как он бинтует руку, она устыдилась и почувствовала себя очень виноватой – слезы заструились по щекам Розамунды… Но вот он опустил рукав и потянулся за дублетом.
– Куда же ты? Ночь еще.
Генри как-то странно на нее посмотрел:
– Верно. Точнее, только минула полночь. Не тревожься обо мне. А простыню предъявим им завтра, договорились?
Он застегнул дублет, потом надел сапоги и плащ и заткнул за пояс рукавицы, лежавшие на скамеечке у очага. Торопливо съел ломоть хлеба, запив пол-кубком вина.
– Не уходи. Впереди почти целая ночь, – просительно прошептала она, ничего не понимая.
– Я должен идти безотлагательно. К тому есть важные причины. Не бойся. Все у нас с тобой хорошо. А теперь спи.
– Но я хочу, чтобы ты остался. Мы можем снова насладиться любовью. Не бросай меня одну в свадебную ночь.
Лицо его мгновенно сделалось непроницаемым. Обернув плечи плащом, Генри сказал:
– Спокойной ночи, женушка. Увидимся завтра. – И, наклонившись, поцеловал ее в затылок – точно ребенка.
Всполошившись, Розамунда выскочила из кровати и вцепилась обеими руками в полу плаща, однако он твердо, если не сказать грубо, отвел ее руки, при этом явно стараясь не смотреть на ее великолепную наготу. С губ Розамунды уже готовы были сорваться горькие упреки, но, взглянув на это замкнутое лицо, на котором будто снова появилась маска ледяного равнодушия, она не стала ничего говорить.
– Прошу тебя, – в последний раз попыталась она воззвать к его милосердию, – не оставляй меня одну.
– И рад бы, но не могу, – вздохнул он. И направился к двери… А уходя, даже не оглянулся.
В полном смятении Розамунда рухнула на пуховые перины. Генри ушел от нее! В свадебную ночь! Как будто и не было этих часов любви и страсти. Горькие слезы подступили к глазам, и она яростно их отирала. Заново пережитая любовь превратила ее в какую-то плаксу! Никогда в жизни она столько не ревела… а нынче ее как прорвало. Но ведь раньше она и не догадывалась, что можно испытывать такую обиду и боль… и с ними ничего нельзя поделать.
45 
