Сначала, вроде бы ничего, но потом стало скучно, ггероиня оказалась какой-то противной... 
550 
Стал Юрик и сам в газеты заглядывать, чтобы разобраться. Но и стал любить толкаться по Старому базару, он тут с домом рядом, куда ни иди — можно свернуть.
Дух базара — Юрик давно знал, и уважал. Базар — это и есть лучшая республика. Нет власти — но и анархии нет, никто никого не грабит, все торгуются, как умеют, — у кого больше смысла, тот и в выигрыше. И какое равенство на базаре! — приходи хоть семилетний мальчик покупать или продавать — с тобой все как со взрослым. И армяне, и греки, и евреи, торговцы или ремесленники, все тут рядом, иногда перегрызнутся, — а порядок не нарушают. А особенно Юрик уважал рыбаков — потому что понимал рыбацкий труд, и знал, сколько жданья, терпенья, уменья, ночей, сырости надо проплыть, чтобы выложить утром поперёк прилавка этих великанских чебаков, сул, осетров. И какая неограниченная свобода на базаре, особенно у покупателя с пустыми руками и если не торопишься: ходи, ходи, толкайся, поглядывай, перебирай, всё тебе не так, всё можешь ругать. Что равенства, что свободы — захлебнись, только братства нет.
Теперешний базар — и крепко ругался, всё против новых порядков: против такс, что товары грозят отбирать за нарушение, и что полиции нет, а с грабежами сопляки-милиционеры не справляются. (Поймавши вора — никуда его теперь не вели, а тут и били, в мясо.) На базаре было всё наоборот газетам: газеты — только хвалили новую власть, а базар — только ругал. И — „тилигенцию” ругал, чего раньше не бывало. На базаре теперь такого услышишь, что ни дома, ни в училище, ни от кого из знакомых.
Но училища Юрик не пропускал: год кончать надо, а набродимся летом. Занятий не пропускал, а и много пустого нынешнего вздора говорилось и делалось помимо занятий.
Как-то на Соборном встретился с Милой Рождественской — всего кипятком обдало. И остановились сказать две-три какие-то фразы, а смотрел на неё безумными глазами: ведь ты никогда, никогда не узнаешь! Я видел тебя!..
На днях пришло письмо от Ярика маме, а в нём и отдельный лист Юрику. И — такой горький весь, узнать нельзя брата даже от прошлого письма, тем более от февральского приезда. Самое непостижимое, о чём он писал: что никто не хочет больше воевать! — и солдаты не хотят, а за ними уже и офицеры не хотят!
Юрик был сотрясён: как же может солдат — не хотеть воевать? воин — и не воевать?? Что ж тогда будет с Россией, немцы придут? хоть и в Ростов? (Ну, не в Ростов, конечно.)
И — что же тогда делать, вот, реалисту 6-го класса?
И тут вдруг — позвонил в двери к Харитоновым незнакомый гимназист, как привет-ответ от Ярослава же, это он пригласил, в феврале. Из Новочеркасска, Виталий Кочармин. Выше Юрика вершка на два и старше на два года, очень худой — и большие чистые глаза. Юрик и встретил его первый, повёл наверх и усадил разговаривать, прежде чем Женя вышла. Виталий этой весной кончает гимназию и вот приехал посмотреть университет, оглядеться — летом хочет поступать на историко-филологический. А университет в эти недели как раз перестраивается: был эвакуированный Варшавский, становится Донской, и больше всего будут принимать местных.
Посидели на диване четверть часа рядом — и Юрик узнал!— узнал того самого Друга, которого давно жаждал иметь! Были у него в разные года друзья и с деревянными кинжалами, и с удочками, и с вёслами, а вот этого друга он давно ждал! Почему? Умный? Пристальный? Что в нём?
И, кажется, Виталий тоже быстро узнал в Юре, так они сразу сроднились, как близкие. Вошла мама, сели за стол, но и мама, и Женя не то говорили, не то понимали, даже стыдно. Рассказывал Виталий, как у них гимназический комитет постановил, что отныне в свободной школе он не допустит превращать подрастающую интеллигенцию в рабов, но в единении с товарищами педагогами будет вырабатывать мировоззрение, — и чуткие длинные губы Виталия складывались же в насмешку — а мама и Женя принимали всерьёз! — Теперь к старшим гимназистам учителя тоже обращаются „товарищ”, и те друг между другом не по именам, а „товарищ такой-то”.
Пошёл провожать Виталия до университета. Уже они стали на „ты”. Между собой быстро понимали, где мусор, где суть. Виталий хочет поступать на историческое отделение, чтобы знать всю историю насквозь и в глубину, иначе жить нельзя. А Ярослав, вот, пишет: солдаты совсем не хотят воевать. А мы — было вступали в Донской Союз, чтоб эти безобразия остановить. Но вот прошёл казачий съезд — и казаки что-то от нас отворачиваются, они только об одном Доне думают.
550 
