Особенно,... 
155 
Ну конечно. Разумеется, Марлоу обсуждал Атум-хаду с Колдуэллом. Марлоу хранил в палатке отрывок «С», дожидавшийся моего возвращения. Он поведал Колдуэллу все об Атум-хаду, и каждое слово этой истории наверняка прекрасной стрелой пронзало сердце бедного мальчика — он узнавал о цивилизации, в которой гений творил себя заново каждый день, пока не стал царем. Возможно, Пол читал в детстве Гарримана, и пламя Атум-хаду, в той версии — бледное, уже его опалило. И вот Марлоу познакомил их вновь.
Если бы он выжил на войне, ему позволили бы стать, наверное, библиотекарем, а то и учителем в провинциальной школе для мальчиков. Он был бы умен, как я, очарователен, как я, хорошо сложен, как я, но не было бы у него верительных грамот, богатства и прочего, и был бы он чудаком, цирковым уродцем, беднягой, который презабавнейшим образом знает много всякого о Египте, а зачем ему это — и сам сообразить не может. Будь я таким, будь он мною — ты бы меня полюбила? Нет, ты не смогла бы. Никто не вспомнит о Поле Колдуэлле — и поделом.
Последние дни Египта. Какой-то день должен стать последним днем. Последний час. Последнее мгновенье. Удивительно, однако в каждой грандиозной катастрофе был свой самый последний момент: последний убитый на Великой войне, последний похищенный Черной Смертью, последний неандерталец, ставший отцом первого Homo sapiens. И должен был существовать последний молившийся Атуму человек, унесший с собой в могилу все тайны этого культа. Был последний человек, знавший, как произносить древнеегипетские слова; с ним умер целый язык, и все, на что мы ныне способны, — склоняться над книгами и желать всей душой услышать его эхо.
Что до Атум-хаду, то настал день, когда все было бесспорно утрачено, когда некуда стало бежать. Он вошел в пустой дворец и переступил через человека с лицом, превращенным в кровавый пудинг. Что чувствовал царь в тот полдень? Он хотел спать, он ужасно устал. Он хотел бы, чтобы все было по-другому. Томился по своей царице и безмятежному месту, где они могли бы остаться вдвоем.
Такой день случился: он настал и закончился, унося с собой вселенную без остатка. Случился последний восход, осветивший свиномордые орды у ворот под командованием чужаков, и сожжены были храмы, и сожжена история, и поиски, и слова, и рассказы, и вдохновенье, и определенность нескончаемого будущего, в котором тебе причитаются почет и любовь просто потому, что ты жил в эпоху мира, — все исчезло. Вместо этого случился последний день, и Атум-хаду застыл на мгновение, посмотрел вокруг и попрощался — пусть никто его и не услышал. Он был пойман в сети обстоятельств, человеку неподконтрольных, будь он даже олицетворением великого творца Атума. Ни слуг, ни армии, ни носильщиков, ни женщин, ни денег, ни времени.
«Конец всему». Страшилище для взрослых; единственный упырь, которому дано пережить детство и время от времени пугать нас до дрожи в кишках. Больше, нежели страх смерти; умирая, можно ухватиться за утешительную мысль: продолжит жить то, что нас знаменует или имеет для нас значение, нечто, сохраняющее нас, — хотя бы и знание, что предметы и люди, которых мы любим, выживут и продолжатся. Жизни наших детей продолжаются, значит, и наши не закончатся — вот жалкая выжимка египетского бессмертия для человека современного. Кое-кто, разумеется, сохранит верность глухомани христианских небес или строго разнузданному парадизу Аллаха, но большинство обретает крылья куда проще: дети, внуки, семейный бизнес, работа всей жизни, а то и атрибуты чьей-то повседневности: пивная и по главной улице с ветерком, футбольный клуб, правительство, конституция, старый гарнизон. Если эти учреждения, взирающие на смерть единиц с вышней неколебимостью и бессердечно продолжающие бороздить время, вас не гнетут, значит, вы, наоборот, ими ободрены, и они уподобляются изображениям снеди на стенах фараоновых гробниц. Да, средний человек хватает бессмертие с последним вздохом и находит его — в наследниках, работе, городе, культуре.
Но конец всему! Как должны неистовствовать человек или природа, чтобы кончина твоя стала нестерпимо пустячной и поистине смертной? Тебе нужен ледниковый период или распухшее солнце, испепеляющее Землю? Или и меньшего достанет, чтобы положить конец твоим мечтам о постоянстве? Истребление наследников на твоих глазах в последний миг? Ты банкрот, твой дом в руинах, твои картины сожжены? Или, скажем, так: уничтожены твоя церковь, все твои священники, все письменные упоминания о твоем боге, все его изображения, на них пляшут саблезубые демоны, прислуживающие другому богу, моложе и жестокосерднее. Или так: город, что тысячи лет выдерживал осады, город, где твоя семья жила с начала времен, жемчужина моря или песков, добрая зеленая Англия, вечный Рим, розовый Иерусалим, святая Мекка, твоя вековечная обитель снесена до основания, до последнего кирпича, и последняя бомба сравнивает с землей последний дом как раз перед тем, как твое сердце, запнувшись, выдавливает из себя последние брызги крови. Венеция уходит под воду. Париж горит. Лондон ревет. Нью-Йорк крошится, Афины исходят прахом. Это для тебя еще не конец всему?
155 
