220 
Вероня с Фанечкой ощутили вину, что опаздывают, сегодня не принимают участия. Решили: бросать занятия, бежать, будоражить! Получили по большой буханке хлеба (городская Дума с субботы наладила продавать хлеб курсисткам в здании курсов), занесли к фаниным старикам, бросили, занесли к тётушкам, бросили, чтоб им в хвосте не стоять, – и понеслись по Васильевскому.
Однако, хотя с той стороны Невы доносилась даже несомненная стрельба, – тут, на Васильевском, сегодня ничего революционного не происходило: шли себе прохожие – а толпы не собирались, никто ничего не громил и даже песен не пел.
Позор! Васильевский остров, который начинал бить булочные и демонстрировать из первых, – теперь как в спячку впал, не густился. И где же были все эти тысячи забастованных рабочих? У тех же булочных стояли те же хвосты, но уже с извечной российской покорностью.
Прохожих? – не станешь останавливать агитировать. Попробовали девушки заводить речи у хлебных хвостов – тот же людской материал. А забастованные рабочие сидят по домам? – и не из квартир же их ходить вытягивать.
Вернуться на курсы? собраться курсисткам своей отдельной демонстрацией и выйти? Не догадались сразу, а теперь все сознательные уже разбежались, а если кто остался дослушивать лекции – так и будут до конца.
Дразнить полицию? Но и полиция уже не стояла больше нигде одиночными постами, а либо крупными нарядами, либо сидела засадами по своим участкам.
Конечно, можно было выбрать себе лёгкий жребий: под видом мирных барышень перейти мост, отправиться в центр, а там уже влиться в общее кипение. (Саша в своём Управлении конского ремонта – там от центра событий недалеко и, уж конечно, времени не теряет, счастливец!) Но их долг был – действовать тут, где они есть, на Васильевском острове.
И решение оставалось только – призывать войска! – Финляндский полк, там и сям стоявший по острову отрядами.
И Вероня с Фанечкой бросились бегать от одной солдатской цепи к другой, где ограждение, где оцепление у завода, – и бесстрашно, пользуясь преимуществом пола, подходили вплотную к цепям, игнорировали старших офицеров, а обращались прямо к солдатам или к молоденьким прапорщикам – и объясняли, что они служат угнетению, и призывали переходить на сторону народа – а прапорщиков ещё отдельно стыдили. И ни один офицер их не отогнал, никто не толкнул, а прапорщики и краснели. Но солдатская пассивность разочаровала безгранично: ничего не отвечали, как не слышали, не видели, а некоторые хмурились, даже и бранились, даже и не совсем прилично.
На эту бесплодную агитацию много времени ушло, цепь от цепи далеко отстояла, Васильевский остров большой, и всё пешком, девушки избегались, встречали и других таких неудачниц – и у всех зря.
Так и проходил день – и без результата.
А из центра – всё ясней стрельба! И уже – дымом потянуло! Дым от пожара, это – да!
Забежали к фаниным старикам перекусить, а тут – и телефонные новости, Раиса Исаковна от телефона не отходила: да в городе настоящая революция! – это слово можно уже и произнести!
И решили девушки, что раз сырое не поджигается – хватит с них, они свой долг выполнили – и могут отправиться в город и влиться.
На Дворцовом мосту их уже знали как агитаторш, могли не пропустить. Пошли через Николаевский.
99
Штабс-капитан Сергей Некрасов, лейб-гвардии Московского полка, георгиевский кавалер за бой под Тарнавкой, сейчас служил адъютантом запасного батальона. Ещё и до сегодняшнего утра он считал, что все эти волнения – требования хлеба, а как достаточно выпекут – так и успокоится. И даже у телефона с утра, получая тревожные сообщения из центра, он всё не мог поверить, какое серьёзное происходит. И ещё стрельбу на Сампсоньевском и Лесном он понимал как отпугивание, образумление.
А старших офицеров никого в батальоне не осталось. Капитан Дуброва нехотя принял командование батальоном. В офицерском собрании – два брата Некрасовых да несколько прапорщиков, ни в какой наряд не посланных по своей неопытности. А ещё стягивались в собрание – солдаты, уже человек тридцать, поодиночке притекшие в казармы из разгромленных и рассеянных караулов из разных мест, пришедшие сюда по своей верности, – это были и лучшие солдаты, старослужащие.
Врач и фельдшер перевязывали первых раненых.
Но когда Сергей Некрасов увидел из окна офицерского собрания через плац, как четверо офицеров с револьверами отстреливаются от толпы, а потом побежали – и рухнул Шабунин, – в минуту он понял, что это большой настоящий бунт.
220 
