Особенно,... 
99 
— Принимаю. А теперь, госпожа, не хотите ли, в свою очередь, выслушать и мое великодушное предложение?
— О, любимый, ты же знаешь, что я готова для тебя на все! — прошептала она, уронив голову на его мускулистое плечо, и вдруг впервые почувствовала себя слабой женщиной, которую любят и лелеют.
— Тогда пойдем, не будем терять драгоценного времени. Почему-то у меня такое чувство, что эти десять дней и ночей промелькнут для нас как одно мгновение.
— Как один сладкий поцелуй, — добавила она, подставив ему свои губы. — Мне кажется, мы никогда не сможем насытиться!
— Надеюсь… я бы этого просто не вынес, — хрипло прошептал он, подхватив ее на руки.
Джессамин с улыбкой вспомнила, что они в первый раз будут делить ложе в ее родном Кэрли. Поежившись от смущения, она вдруг представила, что подумают слуги о своей госпоже — наверное, сочтут распутной? Ей стало неловко, но она заставила себя не думать об этом.
Было раннее зимнее утро. Воздух был свеж и прозрачен, как хрусталь, реку затянула тонкая корочка льда, а промерзшая за ночь трава покрылась инеем и сверкала в лучах солнца, как чистое серебро. Вдруг, вырвав их из сладкого утреннего сна, из-за крепостной стены прозвучал пронзительный вой трубы.
Рис одним прыжком соскочил с постели, отбросив в сторону одеяло.
— Что это? — закричала Джессамин. Завернувшись до подбородка в одеяло, поскольку утренний холодок пробирал до костей, она широко раскрытыми глазами испуганно уставилась на Риса, который, судя по всему, готовился к битве.
— Похоже, наше блаженство пришло к концу, любимая! Если я правильно угадал, это сэр Ральф явился к нам с визитом. Знаешь, лучше оставайся здесь. Мне бы не хотелось, чтобы ты пострадала.
Едва он ушел, Джессамин подскочила к окну. Внизу сверкали доспехи и реяли стяги. На них Джессамин с ужасом разглядела свернувшуюся в клубок змею — казалось, мерзкая гадина безмятежно греется в холодных лучах зимнего солнца. Так, значит, сэр Ральф из Кэйтерс-Хилла все-таки явился! Джессамин мгновенно отметила, что у них с собой не было ни одного осадного орудия, стало быть, мысль о том, чтобы взять Кэрли приступом, не приходила им в голову.
Спустя какое-то время Рис отыскал ее, дрожавшую от страха и холода, в маленькой комнатке на самом верху осадной башни. Лицо его было похоже на маску.
— Джессамин, любовь моя, я пришел просить тебя об одолжении. Знаю, что это против твоих принципов, но только на один-единственный раз я умоляю тебя забыть о наших спорах. Может быть, это наша единственная надежда. Прошу тебя, позволь мне поднять знамя с валлийским драконом и личный штандарт Глендоверов!
У Джессамин от неожиданности захватило дух. Слишком ошеломленная, чтобы спорить, она стояла перед ним, бессильно опустив руки, и понимала, что он затеял смертельную игру.
— Мы же уже говорили об этом… ты согласился.
— Я знаю, — непривычно кротко кивнул Рис и сжал ее пальцы. — Прости, Джессамин, но это я виноват в том, что произошло. Вес мой проклятый язык! Я полный идиот — сказал Джексону, что его отряд разбит тридцатью валлийцами! Если сэр Ральф подумает, что нас поддерживает Глендовер… только тогда он может оставить нас в покое.
Джессамин понимала, что стоит им хоть раз поднять валлийского дракона над Кэрли, как их причислят к сторонникам Глендоверов. И валлийское знамя, реющее над башнями замка, любой английский отряд будет вправе считать за вызов. Но времени думать уже не было. Рис нетерпеливо ждал, что она решит.
Наконец с сильно бьющимся сердцем она кивнула: — Если ты уверен, что это наш единственный шанс, пусть будет по-твоему. — Джессамин сознавала, что поступает нехорошо, не посоветовавшись с Уолтером. Ей пришлось напомнить себе, что даже в лучшие времена брат не отличался решительностью. Промедление же было смерти подобно.
— Хорошо. Я надеялся, что ты согласишься. Даже приказал это сделать.
Джессамин почувствовала себя одураченной. Подскочив к окну, она оцепенела: прямо перед ее глазами на верхушке башни развевалось огромное белоснежное полотнище, в центре которого, окруженный зеленой лентой, красовался огненно-красный свирепый сказочный зверь — эмблема валлийцев.
Отвернувшись, Джессамин мысленно обратилась к памяти отца, умоляя простить ее. Узнай он о том, что они сделали, старик перевернулся бы в гробу. Наверняка он решил бы, что предательница-дочь изменила и родному Кэрли, и английской короне. Сознание вины тяжким бременем легло ей на плечи. Оно вопреки строжайшему запрету Риса и заставило ее выйти на стену.
99 
