Ехали они три дня, и поведение Марианны служило прекрасным образчиком того, какую любезность и внимательность могла в дальнейшем ожидать от нее миссис Дженнингс. Почти всю дорогу она молчала, занятая своими мыслями, и сама не вступала ни в какие разговоры, если не считать восхищенных возгласов при виде той или иной живописной картины природы, но и тогда она обращалась только к сестре. Чтобы загладить подобные выходки, Элинор тотчас заняла пост вежливой гостьи, который себе назначила, и каждую минуту была к услугам миссис Дженнингс, болтала с ней, смеялась с ней и слушала ее сколько могла. Миссис Дженнингс со своей стороны обходилась с ними обеими с величайшей добротой, неустанно заботилась, как бы устроить их поудобнее и облегчить им тяготы пути, и страдала лишь от того, что они отказывались сами заказывать себе обед в гостинице и не желали признаться, предпочтут ли лососину треске или вареную курицу телячьим котлетам. В столицу они въехали в три часа на третий день, радуясь после такого путешествия, что могут покинуть тесноту кареты и вкусить все радости отдыха перед топящимся камином.
Дом был прекрасный, прекрасно обставлен, и барышень немедля проводили в очень уютную комнату. Прежде там обитала Шарлотта, и над каминной полкой еще висел вышитый цветными шелками пейзаж ее работы, доказывая, что она не без пользы воспитывалась семь лет в прославленном столичном пансионе.
Обедать им предстояло не раньше чем через два часа, и Элинор решила воспользоваться этим временем, чтобы написать матери. Через несколько минут Марианна тоже взяла перо.
– Я пишу домой, Марианна,– сказала Элинор.– Так не лучше ли тебе отложить свое письмо на день-два?
– Но я пишу вовсе не маме,– ответила Марианна торопливо, словно желая избежать дальнейших расспросов.
Элинор промолчала, сразу заключив, что в таком случае она пишет Уиллоби, из чего немедленно последовало второе заключение: в какой тайне ни пытаются они это хранить, но помолвлены они несомненно. Такой вывод, хотя и оставлял место для тревоги, ее обрадовал, и она продолжала писать с большей охотой. Марианна отбросила перо через две-три минуты, видимо удовольствовавшись короткой записочкой, которую сложила, запечатала и надписала с нетерпеливой поспешностью. Элинор показалось, что адрес начинался с заглавного «У», но Марианна тут же позвонила и поручила вошедшему на звонок лакею отправить это письмо с двухпенсовой почтой 10. Что развеяло последние сомнения.
Марианна все еще была в очень веселом расположении духа, но веселость эта прятала возбуждение, которое очень не нравилось Элинор и с приближением вечера заметно усилилось. За обедом она почти ни к чему не притронулась, а когда они затем расположились в гостиной, взволнованно вздрагивала, едва с улицы доносился шум подъезжающего экипажа.
Элинор была рада, что миссис Дженнингс разбирала вещи у себя в спальне и не могла наблюдать за происходящим. До того как подали чай, Марианне пришлось пережить не одно разочарование, потому что всякий раз стучали в чужие двери. Но тут же раздался такой громкий стук, что ошибиться было уже нельзя. Элинор не сомневалась, что он возвещает о Уиллоби, а Марианна вскочила и направилась к двери. Воцарилась тишина, и, не выдержав ожидания, которое длилось уже несколько секунд, она открыла дверь, сделала шаг к лестнице, прислушалась и возвратилась в гостиную вне себя от волнения, вполне понятного, так как ей послышался его голос. В безумном восторге она не удержалась и воскликнула:
– Ах, Элинор, это Уиллоби! Это он, он!
И, казалось, готова была броситься в его объятия, когда в дверях появился полковник Брэндон.
Перенести такой удар в спокойствии оказалось невозможным, и Марианна тотчас покинула гостиную. Элинор разделяла ее разочарование, но полковнику Брэндону она была от души рада и только огорчилась при мысли, что человек, столь преданный ее сестре, мог заметить, как раздосадована и разочарована была та, увидев его. И она тут же убедилась, что от его проницательности это не ускользнуло: он проводил Марианну взглядом, полным такой растерянности и грусти, что даже забыл поздороваться с ней, но сразу спросил:
– Ваша сестра нездорова?
Элинор с некоторым смущением ответила утвердительно и тут же заговорила о головных болях, дорожном утомлении, pacстроенных нервах и обо всем том, чем можно было бы объяснить невежливость Марианны.
Полковник слушал ее с величайшим вниманием, но, видимо, успел взять себя в руки и, больше к этой теме не возвращаясь, сказал, что очень счастлив видеть их в Лондоне, а затем осведомился, как они доехали и как поживают их общие знакомые.