95 
– Сударыня, я никогда не позволю себе отозваться непочтительно о тех, кто имеет честь состоять с вами в родстве. И мисс Люси Стил, не спорю, особа, возможно, весьма достойная, но брак этот, как вы сами понимаете, невозможен. Согласиться же на тайную помолвку с юношей, порученным попечениям ее дяди, и тем более с сыном столь состоятельной дамы, как миссис Феррарс, это все-таки, пожалуй, немного чересчур. Но, впрочем, миссис Дженнингс, я вовсе не намерен бросать тень на поведение тех, кто пользуется вашим расположением. Мы все желаем ей всяческого счастья, а миссис Феррарс с начала и до конца вела себя так, как на ее месте вела бы себя любая нежная и заботливая мать. Великодушно и щедро. Эдвард сам выбрал свой жребий и, боюсь, тяжкий.
Марианна вздохнула, разделяя его опасения, а сердце Элинор разрывалось при мысли, что должен был чувствовать Эдвард, пренебрегая угрозами матери ради той, кто ничем не могла его вознаградить за подобное благородство.
– Но как же все это кончилось, сударь? – спросила миссис Дженнингс.
– Сколь ни грустно, сударыня, самым прискорбным разрывом. Мать отреклась от Эдварда. Он вчера же покинул ее дом, но, куда он отправился и в Лондоне ли он еще, мне неизвестно. Ведь мы, разумеется, никаких справок наводить не можем.
– Бедный молодой человек! Что с ним теперь будет?
– Поистине, сударыня, весьма печальная мысль! Рождением предназначенный для столь обеспеченной жизни! Право, не представляю себе участи более злополучной! Проценты с двух тысяч фунтов – кто способен прожить на них? И терзания при мысли, что он, если бы не его собственное безумие, через какие-то три месяца получал бы годовой доход в две тысячи пятьсот фунтов. (Мисс Мортон ведь имеет тридцать тысяч фунтов.) Более тяжкого положения я вообразить не могу. Мы все должны ему сочувствовать, тем более что не в нашей власти хоть чем-нибудь облегчить его участь.
– Бедняжка! – вскричала миссис Дженнингс.– У меня он всегда найдет стол и кров, как я и скажу ему, едва только увижу. Нельзя же допустить, чтобы он сейчас жил на свой счет в каком-нибудь захудалом пансионе или дешевой гостинице!
Элинор мысленно поблагодарила ее за доброту к Эдварду, хотя и не могла не улыбнуться тому, как доброта эта была выражена.
– Если бы он только соизволил позаботиться о себе в той мере, в какой его близкие желали позаботиться о нем,– сказал мистер Джон Дэшвуд,– то уже занял бы приличествующее ему положение и ни в чем не нуждался. Но теперь никто не в силах оказать ему помощь. И ему готовится еще один удар, пожалуй, самый тяжкий. Его матушка в весьма естественном гневе решила немедля передать в собственность Роберту имение, предназначавшееся Эдварду, если бы он вел себя достойно. Когда я расстался с ней нынче утром, она советовалась об этом со своим поверенным.
– Что же! – сказала миссис Дженнингс.– Такова ее месть. Каждый сводит счеты по-своему. Но вот я бы не стала обогащать одного сына, потому что другой мне перечил!
Марианна встала и прошлась по комнате.
– Что может язвить молодого человека больнее,– продолжал Джон,– чем зреть младшего брата владельцем имения, которое должно было принадлежать ему самому? Несчастный Эдвард! Я всей душой ему сострадаю.
После нескольких минут таких же сетований он встал, неоднократно заверил сестер, что недуг Фанни, по его искреннему убеждению, большой опасностью не угрожает, а потому им не следует излишне тревожиться, и наконец удалился, оставив своих собеседниц при едином мнении – во всяком случае, во всем, что касалось поведения миссис Феррарс, его с Фанни и Эдварда.
Едва дверь за ним закрылась, как Марианна дала волю своему негодованию, и столь бурно, что Элинор тоже не сдержалась, а миссис Дженнингс и не намеревалась сдерживаться, и все трое с превеликим жаром принялись обсуждать и осуждать.
Глава 38
Миссис Дженнингс горячо хвалила поведение Эдварда, хотя и пребывала в неведении всей меры его благородства, известной лишь Элинор и Марианне. Только они знали, как скуден был источник, питавший его непокорность, и какое малое ждало его утешение – если не считать сознания исполненного долга – за утрату близких и богатства. Элинор гордилась его твердостью, а Марианна простила ему все его прегрешения, сочувствуя ему в его несчастье. Однако, хотя Элинор уже не должна была таиться от сестры и между ними восстановилось прежнее доверие, ни той, ни другой, когда они оставались наедине, не хотелось касаться этой темы. Элинор избегала ее, потому что слишком пылкие, слишком настойчивые убеждения Марианны еще больше укрепляли в ней веру в любовь Эдварда, как ни старалась она гнать от себя такие мысли. У Марианны же не хватало духа вести разговоры, после которых она испытывала возрастающее недовольство собой, невольно сравнивая поведение Элинор со своим.
95 
