Особенно,... 
102 
Так что ж, получалось, что всё это озорство, нахальство, хулиганство – оно и помогло? Вот те так! Значит, по-хорошему ничего с людьми нельзя, а только силой?
Тут меньшевицкая «Рабочая газета», ещё не спроворясь, писала, что бороться за 8-часовой день несвоевременно, – а заводчики, вот, уже несли на блюде. Соглашались они теперь и на фабрично-заводские комитеты и на примирительные камеры, – только чтобы без разбора в этих камерах не удаляли самовольно мастеров и административных лиц.
Так Козьма и сам так думал. Так конечно!
Вот живо дело пошло, вот нечаянно! Неужто всё и обойдётся миром, ладом? Да лучше и не придумать.
И только собрался Козьма идти на Исполком докладывать о такой победе – как и за ним оттуда прибежали: туда иди скорей! Козьма и пошёл проворно.
А они в новой комнате стояли все на ногах кругом, возбуждённые, – да уж они знали?…
Не, лица все были мрачные, даже перепуганные. И все повернулись к нему, как к главному виноватому.
Да что ж эт такое приключилось? Да в чём же Козьма оступился? Открыл он рот в оправдание, объявить им свою радость,- нет. Ото всех Чхеидзе:
– Товарищ Гвоздев! Исполнительный Комитет поручает вам арестовать бывшего царя Николая Второго!
Что это? Почувствовал Козьма, что вдруг вся краска ударила ему в лицо, густо, как уж он забыл, когда и было.
И все увидели эту краску на его лобастом лице – и смотрели на него ещё более как на виноватого.
– Что это? – бормотал Козьма, растерявшись. – Другого дела у меня нет? Другого человека у вас нет? Что это?
И правда, не знал он за собой ни заслуг таких, ни такого выдатья на всю Россию, чтобы вот именно вдруг ему – да царя арестовывать. Да он и не гож к тому. Да он и не…
Пробасил Нахамкис поощрительно:
– Товарищ Гвоздев! Это большая честь! Вы должны гордиться!
Подскочил и Гиммер, как воробей на одной ноге:
– То он вас арестовал – а теперь вы его! Справедливо!
Этого Гиммера, прости Господи, терпеть не мог Козьма: уж такой надседливый, надоедный в Совете человек – и самый бесполезный: ничего никогда не делал, только речи свои пропискивал.
– Да почему же – я? – руки разводил Козьма, из головы даже вылетело, с какой победой он шёл.
Но никто не объяснял, почему – он, почему – сами не идут. Молчали.
А сказали, что сейчас будет выписан ему мандат на царя. К сожалению, неизвестно, где именно находится царь, где именно его арестовывать, но скоро выяснится, сообщат, тогда туда и ехать.
А сейчас на помощь аресту будет собрана рота семёновцев и рота пулемётчиков.
И надо арестовать также всех без исключения членов династии. А их имущество будет конфисковано народом.
Приподнял руки Козьма, возражать, – не насчёт династии, насчёт себя, – ослобоньте, мол. Нет, стояли все слитным, грозным кругом: только ему!
Так, с приподнятыми руками, как с подхваченным беременем, и отправился Козьма к себе в комиссию по труду. Про восьмичасовой день так и вылетело.
Почему-то сильно его оглоушило. Одно, первое, отрываться от своей работы досадливо, никак нельзя. А второе: невподым тяжело.
Это неправильно Гиммер прощебетал: он – тебя арестовал, а ты – его. Он – царь, тут уклону нет. Не Николай бы Второй правил Россией, так другой кто-нибудь.
А жил себе в России – Козьма Гвоздев, помощник машиниста и токарь. Тот – царствовал, а этот – точил на токарном станке. И никогда бы в голову не запало, что скрестятся их пути, да в такой час неровный. Да с таким мандатом.
Принесли мандат. Росчерки лихие. Жирная печать.
Смотрел на него Козьма безо смысла.
Царя арестовать – как-то не гораздо.
524
Сергей Масловский был человек – драматически неиспользованных возможностей, как и всегда гибнут лучшие таланты на Руси в её кошмарно-неблагоприятной истории. Индивидуалист par excellence, романтик-борец с душой конквистадора, – что бы он мог, если бы перед ним развернулись просторы! Но едва не захлопнулась тюремной дверью неудавшаяся революция, а теперь, в удавшуюся, ведь он побывал на самом важном месте, в центре урагана, – но опять ничего не достиг, и вот тяготился в Военной комиссии каким-то писарем на офицерской должности. Однако за эти первые дни упустил и кооптироваться в Исполнительный Комитет, это уже просчёт непростительный, Революция пошагала гигантскими шагами, и другие имена были вписаны в её раскалённую летопись. Все занимали места, а Масловский везде опоздал, и только складывал про себя, как бы мог ядовито выразиться про этих выскочек-министров: что они сменили воротничные салфетки общественных ужинов на портфели общественного кабинета. О-о, он умел выражаться преостроумнейше, преядовитейше, как он укусит – так никто, но не возникло и новых журналистских мест, кроме грязных «Известий», а во всех солидных газетах все места были укомплектованы своими пишущими мальчиками.
102 
