Последние отзывы

  146  

После грозы стремительно стемнело. Пришли монахи, чтобы пригласить принцессу в часовню, где должен был состояться молебен у тела ее отца. Уорвик теперь лежал на покрытом богатым сукном столе, с четырех углов которого горели толстые свечи в тяжелых медных подсвечниках. Вдоль стен стояли монахи. Служил епископ Илийский Джон Мортон и настоятель аббатства Святого Адольфа. У гроба коленопреклоненно стояли все три брата Йорка – Эдуард, Джордж и Ричард.

Они молились, но, едва вошла принцесса, разом повернули головы. Эдуард смотрел на свою столь сильно изменившуюся отвергнутую невесту с нескрываемым изумлением, Джордж – с откровенной враждебностью, в глазах Ричарда скользнула усмешка. Анна опустилась на колени, сложила ладони:

– Во имя Отца и Сына, и Святого Духа.

Уорвик, освещенный свечами, в зеленом, сверкающем золотом камзоле, со сложенными на груди руками, казался спокойным и величественным. Анна почувствовала, как в горле снова вспухает ком, но заставила себя сдержаться.

«Они не увидят моих слез! Отец, они не увидят меня слабой!»

Она сжала зубы. Уорвик и в смерти был окружен врагами. Вот они: братья Йорки, которых он возвеличил и которые убили его, и с ними предатель-священник. Завтра они, как победный трофей, повезут его истерзанное тело в столицу, и толпы зевак станут стекаться отовсюду, чтобы поглазеть на того, кто так долго был грозой и благословением Англии. А вместе с ним отвезут и ее, и бросят в Тауэр, к бедняге Генриху Ланкастеру. Что ж, их черед торжествовать…

Горящими сухими глазами она глядела на епископа Илийского. Поначалу тот не поднимал лица, затем, покосившись на нее, запнулся и наконец вовсе умолк. Чтение литании продолжил аббат.

Братья Йорки поднялись с колен. Эдуард шагнул к принцессе и произнес несколько слов утешения. Анна глядела холодно, и король не стал продолжать. Когда они вышли, Анне стало легче. Она, наконец, снова осталась одна.

Погребальный звон, без умолку гудевший над городком, наконец умолк. В маленькой часовне воцарилась тишина, лишь потрескивали свечи да мягко оплывал воск.

Анна не спала уже вторую ночь, но не ощущала усталости. Наоборот, все ее чувства были напряжены до предела, и она вслушивалась в сумрак за окном. Вот проскрипели колеса телеги, откуда-то издали донеслись отрывистые голоса, залилась лаем собака. Проскакал верховой под окнами монастыря, и стражник громко спросил у приезжего пароль.

Эдуард был бы плохим полководцем, если бы не выставил патрули, даже когда абсолютно уверен, что опасаться нечего. Но вместе с тем саму ее не сторожили. Что ж, теперь ей, слабой и беззащитной, некуда идти. Ее отец погиб, армия Алой Розы разбита, муж ее далеко за морем. И тем не менее Анна знала, что так или иначе уйдет от них, не позволив распоряжаться ее судьбой.

Время шло. Стало совсем тихо. Свечи сгорели больше, чем наполовину. Анна встала и приблизилась к телу отца.

– Прости меня. Я не сумела тебя спасти. Твоя гибель тяжелым камнем лежит у меня на душе, и я не уверена, что когда-либо смогу искупить этот грех. А теперь – прощай. Мне… Мне…

Ее вновь стали душить рыдания, но она переборола себя. Если сейчас дать волю слезам, то у нее ни на что не хватит сил, а теперь она знала, что ей делать.

Склонившись, она несколько долгих секунд стояла, прижавшись губами к челу Делателя Королей. Потом резко выпрямилась, откинув голову, и вышла.

20

Охранник дремал, опершись на короткое тяжелое копье. Порой он засыпал глубоко и тогда начинал сползать по древку, клонясь вперед. Вздрагивая, он открывал помутившиеся глаза, изумленно озирался и снова впадал в полузабытье. Нестерпимо хотелось опереться о стену, но он понимал, что тогда непременно уснет беспробудным сном.

Вокруг было тихо, лишь из лесу долетал одинокий волчий вой да хохотал на опушке филин. В этой тишине казалось невероятным, что городок до отказа набит всяческим пришлым людом. Тотчас после битвы сюда стеклось великое множество бродячих торговцев, скупщиков оружия, лекарей-шарлатанов, гулящих девок, кузнецов, оружейников, странствующих монахов – продавцов индульгенций.

Но сейчас все это скопище безмолвствовало, впав в забытье, утомленное днем, какого не помнили даже ветераны войны Роз, жестокостью казней, длившихся до сумерек, пиршествами, вином, шумом, торгом, пьяными драками. Только в аббатстве да в превращенной в лазарет старой церкви тускло мерцали огни. Тучи разошлись, и тонкий белый серпик луны освещал верхи шатров и палаток, крытые повозки, скаты кровель, сумрачную рощу и трупы повешенных на сучьях дубов.

  146