410

Именно в дни наибольшего напряжения – наименьшая возможность восстановить силы. Две ночи подряд полностью разрушили Рузскому, не отдохнёшь и днём. И эту третью ночь грозили развалить, – но после двух часов ночи пришёл, наконец, второй Манифест – и, кажется, государственный кризис кончился. И Рузский велел Данилову ни за что себя не будить, лёг со снотворным, расслабился, заснул.

Данилов бы тоже охотно всхрапнул, но – должность начальника штаба, да и сложением он был куда крепче Рузского, да и моложе.

Оставалась, кажется, только техника: передать в три своих армии, и на Карельский перешеек, и в Балтийский флот все полученные свыше документы – ещё раз отречение Николая, отречение Михаила, приказ №1 Николая Николаевича, – и сдыхались, и спать ложись. Но не тут-то было.

Последовал телеграфный вызов с необычным соединением: от Западного фронта. Квецинский вызвал Данилова. И передал, что главкозап – в большой тревоге и недоверии (не объяснил – кому не доверяет, но получалось так, что Ставке): Манифест Михаила ничьей подписью не скреплён – и, стало быть, недействителен. И Эверт не хочет его публиковать, пока не получит решения остальных Главнокомандующих.

Тут и Данилову просветило: действительно! Манифест Николая скреплён Фредериксом, а Михаила – никем. Неряшливость, неумелость – или тут какой-то смысл?… Очень стал осторожничать Эверт… Однако и будить Рузского не мог Данилов взять на себя. Пусть у Эверта Манифест и полежит.

Хотя, например, все волнения в Балтийском флоте и Ставка, и штаб Северного фронта объясняли именно задержкой первого Манифеста: если бы сразу его объявили – никаких бы волнений и не было.

И с Северного – Манифесты потекли. И Ставка предполагала, что всё течёт нормально. Досылала запрос: сообщить, как будет принято объявление актов войсками и населением.

Но тут Болдырев досмотрелся и принёс Данилову: в приказе №1 Николая Николаевича была фраза: «витязи земли русской! – знаю, как много готовы вы отдать на благо России и престола …», – но какой же к чертям теперь престол, если мы передаём отречение Михаила?

Действительно, получалась несуразность. И Манифест Михаила и приказ Николая Николаевича просто помечены одним и тем же 3 марта, а часы не ставятся, – и вот поплывут недоумения по всем войскам.

Болдырев предлагал: сократить «и престола», оставить только «благо России». Но Данилов и вообще был служака, и к Николаю Николаевичу у него оставалось старое почтение совместной службы, – как это сократить Верховного Главнокомандующего? мы не имеем права. В тот момент, когда великий князь писал, – престол ещё был.

Будить Рузского? Опять же нельзя. Стал звонить Лукомскому: может быть, приказ великого князя пока задержать до выяснения? Верховный сам исправит? Лукомский тоже стал в тупик: задерживать не имеем права, а может быть так истолковать – что и отречение Михаила сошло к нам с высоты престола? – Нет! будут везде тяжёлые недоразумения, кто поймёт эти тонкости? Тогда, предложил Лукомский, пустить приказ Верховного заметно раньше Манифеста? – Но это уже упущено, мы спешили передать Манифесты. – И правильно.

Неразрешимо. И будить Рузского нельзя. И Алексеев – не согласен ничего сокращать и требовал приказ Верховного тоже рассылать.

Нет, на Северном решили подождать. Конец ночи и рассветные часы ничего не решают, приказ Верховного держали. Наконец вдвоём, Данилов с Болдыревым, решились будить главкосева.

В комнате была полутьма: уже снаружи дневной свет, но шторы. Рузский проснулся болезненно, даже со стоном. И с упрёком. Выслушал.

– Чушь какая…

Ну конечно анахронизм. Ну конечно «и престола» уже оскорбительно драло ухо фальшью.

Пока они ему объясняли – Данилов сев у кровати, Болдырев стоя за ним, а счастливый сон непоправимо ускользнул. Но вытянув ноги под одеялом, уже тому был рад Рузский, что не надо ему подниматься, одеваться, не надо к телеграфу идти. В 63 года закачают… Бумагу он и посмотреть не взял у Данилова, он оценивал со слуха, присмежа глаза.

  344