201 
Крик долетел, отразился от гулких сводов. Покачала головой Ярина-Смерть. Поздно, панове, ой, поздно! То раньше спасать требовалось – когда его мосць Сагорский беззащитную девку плетьми полосовал да ублюдкам своим сильничать велел!
Теперь – поздно!
Коридор – широкий, словно зала. Парсуны на стенах, канделябры ярым золотом сверкают. Эге, а это кто? Никак Гринь? Ну, здоров будь, иуда! Помнишь Калайденцы, хлопец?
Или забыл?
Белыми были глаза чумака Кириченки, байстрюкова брата. Не на нее смотрел, не в сторону – в себя. И шаблю не вынул – стоял, белыми глазами светил. А как подошла Смерть, шевельнулись бескровные губы.
– Убей, Ярина Логиновна! Освободи! Мочи нет!
И опустилась рука. То ли вспомнила Смерть, как чумак хворую девку на закорках волок да травами отхаживал, то ли не пустило что-то…
…Словно донеслось из бесконечной дали, из-под самых холодных звезд:
– Не надо! Не надо, Несущая Мир!..
Прошла мимо. Отвернулась. И услышала тихое, безнадежное:
– Освободи! Все одно – жизни не будет!
Улыбнулась Ярина-Смерть треснувшими, кровью текущими губами. Эх, хлопче, у тебя ли одного?
Улыбнулась – забыла.
Коридор, на парсунах – паны пышные в шелках да аксамите. На всех – венцы золотые, руки – на крыжах, кто-то меч вынул…
А не сойдете ли с парсун, панове?
Молчат!
Чуют!
У дверей двустворных, белых, с накладными золотыми штуками, ее ждали. Не стража, не паны с венцами – старый знакомый. Нос из морщин торчит, худая ручонка вперед тянется…
И ты тут, гриб-поганка? Ай, славно!
Дрожала чаклунская рука, воздух знаками черкала. И губы дрожали, молитву творя. Или не молитву. Кто ведает, какого беса кликал поганый старик?
– …Пятым небом золотым, и шестым – смарагдовым, и седьмым – белого огня!..
Словно ветерком повеяло – легким, прохладным. Повеяло – да отпустило.
– Ну что, колдун, помогли тебе твои бесы? Или опять иголку достанешь?
Хрустнула ручонка, дернулась челюсть. Поморщилась Смерть гадливо, сжала пальцы…
Утробный вой смолк, стоном сменился. А после и стон затих. Язык оторванный кровавой пиявкой о белый мрамор шлепнулся. Полетели красные брызги.
– А вот тебе моя виза, кат! Заждались тебя в пекле!
Переступила через дергавшееся последней мукой тело, легко тронула дверь.
– То открывай, кнеже!
Зала – не зала, но и, считай, не горница. Большая, круглая, окна высокие, стекла в свинцовых переплетах. У стен – цветастые штандарты, на стенах – зброя каменьями светит.
Кнежа узнала сразу, хоть и видела однажды – когда ее, по рукам да ногам связанную, в подземелье волокли. Рядом с паном Мацапурою стоял тогда кнеж. Стоял, на нее брезгливо косился.
Со свиданьицем, ваша милость! Не побрезгуешь ли теперь?
У высокого кресла встречал ее кнеж. На том кресле – венец золотой, и на кнежском красном плаще тоже венец – парчой заткан.
И красным пламенем горел камень на тяжелом перстне. Горел, подмигивал.
– Ну, добридень, ясно утречко!
Не спешила Ярина-Смерть. Посмотреть хотела. Потешиться. Как те, что ее тело терзали.
Рад ли гостье, кнеж?
Не было страха в черных глазах кнежа Сагорского. Только лицо белым стало, да пальцы дрогнули, прежде чем на крыж меча лечь.
– Нам надо поговорить… побеседовать, госпожа Загаржецка!
Весел был смех панны сотниковой.
– Ой, надо, ваша милость! Ой, надо!
И вновь не дрогнул кнеж. Твердо смотрел.
– Вы совершаете ошибку, госпожа Загаржецка. Вы – марионетка… кукла… орудие в чужих руках. Если вы еще человек – остановитесь!
Покачала головой Ярина-Смерть. Ближе шагнула. Сжались белые пальцы на крыже, но не вынул меча кнеж Сагорский. Лишь двинул пальцем, камня красного на перстне коснулся.
И вновь вспыхнул камень кровавым светом. Вспыхнул, подмигнул.
Погас.
– Они … те, кто послал вас, хотят оставить государство без управления. Сейчас критический… опасный момент… время. Если погибну я, погибнут все. Десятки тысяч людей!
Вздохнула Смерть. Вот и о людях вспомнил! Теперь о боге самое время подумать, нехристь проклятый!
– По отношению к вам была допущена несправедливость… жестокость. Но у меня не было выбора, госпожа Загаржецка! Вы отказались сотрудничать… помогать. Когда речь идет о спасении страны… мира… я не могу выбирать средства!
Говорил, а сам перстень гладил. Горел перстень, подмигивал. Словно чей-то глаз на незваную гостью пялился.
Ярина лишь головой покачала. Ой, нехороший перстень у тебя, твоя милость! А камень – словно с цепи зацного паны Мацапуры, дьявола клятого!
201 
