115 
– Открывай! Быстро!
– Иду, иду…
– Скорее! Свежую лошадь мне!
– Никак невозможно, ваша милость. Все коняшки в разъезде. Последнюю для королевского гонца держу – ему утром в дорогу.
Голоса приблизились: видимо, шумного торопыгу пустили наконец во двор.
– Плачу! Вдвое!
– Да я б с радостью… нету коняшек-то…
– Втрое!
– Да хоть меня седлайте, ваша милость… я свезу, на карачках…
– Врешь, негодяй! Вон, под навесом!
Стойл в конюшне не хватило, и часть лошадей действительно оставили под навесом, благо ночи стояли еще теплые.
– Это не мои, ваша милость. Камбар-биз, Коний Бог свидетель – не мои!
– Эй, уроды! За воротами лайтесь! Ишь, повадились орать под окнами… честных людей будоражить…
Конрад узнал хриплое карканье Аглаи Вертенны.
На окрик старухи ни поздний скандалист, ни клиенталь не обратили внимания, препираясь на повышенных тонах. «Это они зря, – подумалось барону. – Не буди лихо, пока тихо…»
Как в воду глядел.
– …покупаю!
– …не продаю!..
– …а я покупаю!..
– …да хоть на колоде скачите, ваша…
– …вот эту кобылу! Живо!
– Эй, ты! Вьюнош облезлый со взором горящим! Да-да, я к тебе обращаюсь, остолоп. Тронешь нашу кобылку, удавлю. Закрой пасть и вали пешком. Уразумел?
Убедившись, что заснуть все равно не удастся, Конрад со вздохом выбрался из постели и выглянул в окно. На дворе царила глухая ночь. У навеса мерцал факел, а может быть, лампа, бросая тусклые отсветы. В них с трудом угадывались две смутные тени. Разглядеть, является ли приезжий «вьюношем», к тому же «облезлым» – или это просто фигура речи старой дамы? – не представлялось возможным.
– Мне необходима лошадь! Сию минуту! Я покупаю…
– Ты что, мамкой придавленный?! Покупает он, кочерга… на рынке он…
– Лошадь!!!
– А будешь на меня орать – горшком приласкаю. Вот, на подоконнике…
– Эй, сударыня! Не надо – горшком… там бегония, моя любимая…
– Некогда мне с вами… хозяин, вот деньги…
Бац!
– Ов-в-в… в-вал!.. Ни-и-и… б-бес!
– Заберет он… Разогнался. О, тут еще настурции… тяжелые какие…
– Сударыня! Оставьте настурции в покое!
Оценить меткость кривой глуховатой старухи, мечущей в темноте, словно катапульта, увесистые горшки, барон не успел. Из мрака надвинулся и вырос, став оглушительным, дробный топот копыт, за оградой мелькнуло рваное пламя, и в распахнутые ворота вломилась четверка всадников, разом осветив двор факелами.
– Вот он!
– Попался!
Куда исчез клиенталь, понять было сложно. Только хлопнула где-то дверь, лязгнув засовом. Зато причина торопливости ночного визитёра сразу стала понятна. И сам гость был теперь хорошо виден: сутулый, едва ли не горбатый коротыш в дорожном плаще, с кожаной сумой через плечо. Расхититель чужих кобыл молча попятился к дому; в руках его словно из воздуха соткалось жуткое орудие убийства, какого обер-квизитор никогда раньше не встречал. Металлический шест длиной в шесть локтей, с расходящимся трехлопастным лезвием и острым пробойником на другом конце. Алебарда? Протазан? Глефа? Внебрачный ублюдок всех троих?! – не то, не так…
Сюда бы Руди Штернблада!
Коротыш лихо крутнул над головой загадочное оружие и снес с коня самого ретивого из преследователей. Пока тот с ругательствами пытался встать, остальные поспешили осадить лошадей, опасаясь разделить участь товарища.
– Олухи! Трусы! Бейте его, гадюку… он нашу кобылку воровал…
Вот ведь неугомонная старуха!
– Постыдитесь, господа! Четверо на одного!
А это уже граф.
– Ага, тут еще горшочек есть… с традисканцией…
– Это недостойно благородных людей!
Не отвлекаясь на крики, всадники деловито спешивались. Все в черном, лица закрыты полумасками, в свете факелов масляно поблескивают кирасы, охристые блики играют на обнаженных клинках. Черные выстраивались полукругом, тесня одинокую фигуру.
Когда он успел схватить шпагу с кинжалом и прыгнуть в окошко, Конрад позже так и не сумел вспомнить.
От приземления больной зуб возликовал.
– Прекратить! Бдительный Приказ! Всем оставаться на местах!
Двое черных обернулись. И невольно подались назад, подальше от босого забияки в ночной сорочке и колпаке, с перевязанной щекой.
– Ты куда, светлость?! Сдурел? Убьют!
– Барон, осторожнее!
Зуб пылал и дергал. Конрад шагнул к незваным гостям, взмахнув шпагой, и вдруг почувствовал, как с каждым движением клинка боль в треклятом зубе отступает. Для пробы он выставил кинжал в третью позицию, прикрывая бок. В десне зашевелился червячок облегчения, сворачиваясь кольцом. Шпага сделала финт, другой, очертила полукруг… О счастье! Фон Шмуц понял, что надо делать, и впереди замаячил призрак спокойного сна без мучений.
115 
