– Ну, Дзиро, это в чистом виде пораженчество. Партия далеко не завершена, о чем я тебе и толкую. Тебе надо сейчас задуматься о защите, выпутаться и снова нападать. В тебе, Дзиро, всегда, еще сызмала, сидела эта склонность к пораженчеству. Я надеялся, что избавил тебя от нее, – ан нет, вот она, снова наружу, после стольких-то лет.
– Прости меня, но я решительно не понимаю, при чем тут пораженчество. Это всего лишь игра…
– Возможно, это и в самом деле всего лишь игра. Но отец начинает видеть сына насквозь. Отец распознает нежелательные черточки характера, стоит только им появиться. Это совсем не то качество, которым я мог бы в тебе гордиться, Дзиро. Едва твой план рухнул, как ты уже поднял руки. И теперь, когда ты вынужден перейти к обороне, дуешься и больше не желаешь играть. Точно так ты поступал и когда тебе было девять лет.
– Отец, все это полная чепуха. Вместо того чтобы целый день думать о шахматах, у меня есть занятия получше.
Дзиро выпалил это так громко, что Огата-сан на минуту несколько растерялся.
– Для тебя, отец, это, может быть, и очень хорошо, – продолжал мой муж. – В твоем распоряжении целый день – почему бы вдоволь не навыдумывать разных стратегий и хитростей. А что касается меня, то у меня есть получше способы провести время.
С этими словами муж вернулся к газете, а его отец в изумлении не сводил с него глаз. Под конец Огата-сан рассмеялся:
– Послушай, Дзиро, что это мы раскричались друг на друга, будто торговки рыбой? – Он снова засмеялся. – Будто торговки рыбой.
Дзиро читал газету, не поднимая головы.
– Ладно, Дзиро, не будем больше спорить. Если не хочешь заканчивать партию, то и не надо.
Муж и ухом не повел, словно ничего не слышал. Огата-сан со смехом продолжал:
– Хорошо, согласен, твоя взяла. Больше мы не играем. Но дай я тебе покажу, как можно было вывернуться из этой небольшой ловушки. Есть три способа. Первый – самый простой, и тут я вряд ли что мог поделать. Посмотри, Дзиро, посмотри сюда. Дзиро, взгляни, я кое-что тебе покажу.
Дзиро по-прежнему не замечал отца, сохраняя вид человека, с головой погруженного в чтение. Он перевернул страницу и продолжал читать.
Огата-сан, тихонько посмеиваясь, покачал головой:
– Ну точь-в-точь такой, какой был ребенком. Если что не по нему, надуется – и ничем его не возьмешь. – Бросив взгляд на меня, он как-то странно усмехнулся, потом повернулся к сыну. – Дзиро, погляди сюда. Давай я тебе покажу хотя бы это. Проще простого.
Внезапно муж отбросил газету и шагнул к отцу – с явным намерением перевернуть доску и расшвырять фигуры по полу. Однако, не успев до нее добраться, неловким движением опрокинул ногой чайник. Чайник упал набок, крышка с дребезжанием отвалилась, и чай стремительно разлился по татами. Дзиро, не вполне отдавая себе отчет в том, что произошло, уставился на чайную лужу. Потом повернулся к шахматной доске. Вид фигур, недвижно застывших на своих полях, казалось, разозлил его еще больше, и на мгновение мне показалось, что он снова попытается их раскидать по сторонам. Однако он сдержался, схватил газету и, не сказав ни слова, выскочил вон из комнаты.
Я кинулась к месту, где разлился чай. Влага уже начала впитываться в подушку, на которой сидел Дзиро. Я схватила ее и принялась оттирать подолом фартука.
– Точь-в-точь такой, каким был всегда, – заметил Огата-сан. В глазах у него заиграла улыбка. – Дети взрослеют, но меняются мало.
Я пошла в кухню поискать салфетку. Когда вернулась, Огата-сан сидел на прежнем месте, глаза его все так же улыбались. Он сосредоточенно смотрел на расплывшуюся по татами лужицу. Казалось, он так глубоко задумался, что я не сразу решилась опуститься на колени, чтобы ее вытереть.
– Это не должно тебя огорчать, Эцуко, – проговорил он наконец. – Расстраиваться не из-за чего.
– Да-да.
Я старательно протирала татами.
– Что ж, думаю, скоро надо ложиться спать. Полезно ложиться спать пораньше хотя бы изредка.
– Да.
– Это не должно тебя огорчать, Эцуко. Дзиро к завтрашнему утру все забудет, уверяю тебя. Я прекрасно помню, как на него такое находило. Подобные сценки заставляют с грустью вспоминать о прошлом. Мне живо вспомнилось, как он был малышом. Да, волей-неволей загрустишь о прошлом.
Я продолжала убирать остатки чая.
– Ну-ну, Эцуко, – заключил Огата-сан. – Расстраиваться вовсе не из-за чего.