16 
— Я мою здесь каждое воскресенье, — гордо сообщила мадам Босличкова. — Тебе придется убираться здесь в остальные дни, по очереди с другими жильцами. Гостиная находится на первом этаже — там есть телевизор и пианино… — Тут она с гордостью улыбнулась. — Ты случайно не играешь?
— Нет, — покачала головой Габриэла, отчего-то чувствуя себя виноватой. Ее мать любила при гостях сесть за большой белый рояль, стоявший в главной гостиной их дома на Шестьдесят девятой улице, но Габриэлу никто никогда не учил музыке. В монастыре же она занималась совсем другими делами. Музыкального слуха у Габриэлы не было начисто. Правда, петь она любила, однако сестры частенько поддразнивали ее за то, что она поет слишком громко и не в той тональности.
— Если найдешь себе место, можешь оставаться у меня сколько захочешь, — сказала напоследок мадам Босличкова, и в ее голосе Габриэле почудился намек на доброжелательность. Очевидно, подозрительная хозяйка в конце концов все же прониклась к ней симпатией или просто пожалела. Впрочем, Габриэла никогда не была похожа на человека, способного доставить людям неприятности, что бы ни утверждала ее мать.
Потом хозяйка ушла, пообещав вернуться с полотенцами и постельными принадлежностями. Габриэла без сил опустилась на матрас, застеленный пыльным шерстяным одеялом. Она не хотела заставлять мадам лишний раз подниматься по лестнице и собиралась сказать ей, что сам, а зайдет за бельем и полотенцами попозже, но у нее просто не повернулся язык. Еще один спуск и подъем на четвертый этаж могли просто убить ее.
Когда хозяйка ушла, Габриэла принялась оглядывать свое невзрачное жилище, прикидывая, как бы придать ему сносный вид. Новые занавески сразу заставили бы комнату выглядеть по-другому, но на это, как и на множество других мелочей, у нее не было денег. Значит, с новым покрывалом для кровати, салфеточками, вазочками, картинами и живыми цветами придется повременить. Для начала же можно было просто вытереть пыль с абажура, стола и шифоньера, но она слишком устала и отложила это до завтра.
Слегка отдышавшись, Габриэла открыла чемодан и разобрала вещи.
Потом, не утерпев, достала свою заветную тетрадь. В задумчивости она перелистывала страницы, наполненные восторгом пробуждающегося чувства, волнением тайных свиданий и ароматом страсти, которую она испытала в объятиях Джо. В эти короткие, отрывочные записи вместилась вся история их любви, их разговоры и мечты о будущем, их надежды, которым так и не суждено было осуществиться. Когда же Габриэла дошла до последних страниц дневника, из тетради неожиданно выпорхнул плотный конверт. На нем было написано крупно: «Сестре Мирабелле», и Габриэла не сразу догадалась, что это — почерк Джо.
Только потом она поняла, что перед ней — предсмертное письмо Джо, которое ей так и не успел вручить посланник архиепископа отец Димеола. Должно быть, он оставил конверт матушке Григории, а та вложила его в тетрадь, прежде чем вернуть Габриэле. Она ни о чем не предупредила ее. Габриэла развернула лист, чувствуя, как на глаза навернулись слезы. Ей было странно думать о том, что всего несколько дней назад Джо был жив и держал эту бумагу в руках и что это — единственное, что у нее осталось от него. Ни фотографии, ни одного памятного подарка — только этот листок бумаги, заполненный с обеих сторон аккуратными, ровными строчками.
«Габи!» — начиналось письмо, и Габриэла догадалась, что обращение «Сестре Мирабелле» на конверте Джо использовал для того, чтобы письмо попало к ней. При этом, вольно или невольно, он раскрыл перед епископским дознанием все их секреты. Если бы не это, никто, быть может, ни о чем бы не догадался и она осталась бы в монастыре. Но над разлитым молоком не плачут, и Габриэла стала читать дальше.
«…Я не знаю, что тебе сказать и с чего начать, — писал Джо дальше. — Ты — удивительный человек, и ты намного лучше и сильнее меня. Сознание собственной слабости преследовало меня всю жизнь. Все эти годы я помнил, скольких людей я подвел, кого и как разочаровал. И в первую очередь я не сумел спасти Джимми и навсегда испортил жизнь своим отцу и матери, которые молча винили меня в этом».
Тут Габриэла на мгновение опустила письмо на колени. Что ж, она не исключала, что родители действительно винили Джо в гибели брата, но если так, тогда она их ненавидела!
«Я не оправдал надежд людей, которые знали меня, любили меня и имели право рассчитывать на меня в критических обстоятельствах, — писал дальше Джо. — Именно это, в конце концов, понудило меня стать священником. Ах, если бы я только смог оправдать надежды, которые они на меня возлагали!»
16 
