Особенно,... 
53 
Идочка судорожно кивнула, Ерпалыч бодро покинул кресло, в котором обосновался минут сорок назад, и мы отправились одеваться.
Мой старый календарь при этом уведомил меня, что сегодня славный денек «кудряв волос стричь, дабы мозг был ясен и весел»; Идочкин календарь возражал, рекомендуя «вбивать гвозди во зло и порчу», а также вызвать дух умершего для трех ответов.
По-моему, все складывалось наилучшим образом.
Фол и Папа, оказывается, тоже были здесь, на улице, — и как это я их из окна не заметил? Прятались, что ли?
— Привет. А Пирр где?
— Занят гнедой. Дела у него сегодня, — бросает в пространство Фол, независимо щелкнув хвостом.
Можно не размышлять, что за «дела» у Пирра.
Небось едва мы тронемся, за нами скрытно последует изрядная мотокавалерийская группа прикрытия во главе с гнедым китоврасом.
Тьфу ты, пропасть, слово-то какое дурацкое, а ведь привязалось!
— Добрый день, господа! — Лель уже спешит навстречу, широко улыбаясь. — Господа… и дама! Прекрасная дама, мечта любого рыцаря!!
Он галантно склоняется к руке Папочки, тронув губами матовую кожу запястья, чуть повыше кожаной перчатки — и надо же! — Папочка неожиданно расцвела, зарделась и, кажется, даже малость смутилась. Когда еще дождешься: двуногий кавалер ей ручку целует! Впрочем, у кентов всякие телячьи нежности, насколько я знаю, вообще не приняты.
— Ах я, растяпа! — внезапно хлопает себя по лбу Лель знакомым жестом. — Надо было микроавтобус пригнать!
— Это еще зачем?
Фол недоуменно моргает, втайне ища подвоха.
— Как — зачем? Для вас. Вы ведь в это не влезете! — Лель кивает на «Вольво».
— А мы своим ходом, — многообещающая. улыбка Папочки цветет махровой сиренью. — Если яхонтовый пожелает, еще и его подвезти сможем! Эх, дальняя дорога, король червовый!..
— А не отстанете?
— Если дорогу покажешь — гляди, чтоб самому не отстать!
Батальная картина маслом: «Фол принимает вызов».
Мечта Эрмитажа.
— Трассу на Богодухов знаете? Там у заброшенной деревни грунтовка на Малыжино — в курсе?
— Так… в общих чертах.
— Тогда гонки отменяются, — разводит руками Лель. — Еще заблудитесь… Ну что, поехали?
Салон машины внутри обит дорогой скрипящей кожей, а видно сквозь затемненные стекла прекрасно, как через обычные. Выходит, это они только снаружи — затемненные…
Мы с Ерпалычем усаживаемся на заднем сиденье, Лель устраивается впереди, рядом с водителем. Водила у них тот еще орел: плечи мощно распирают кожаную куртку, затылок в три складки, короткая стрижка (но не «братковская», а скорее боксерская, «ежиком») и совершенно пустой взгляд. Даже не просто пустой — тусклый, засасывающий, хуже омута. Будто саму твою душу на опохмел выпить норовит; причем безо всяких усилий со стороны его, взгляда, обладателя" Обладателю наплевать, обладатель вас всех в гробу видал, в белых тапках: и тебя, и душу твою… При нашем появлении он лишь коротко косится поверх мехового воротника — и далее вновь сидит не шевелясь, скифской бабой у музея краеведения. Хочется выяснить: дышит ли?
И где они такого типа откопали?
— Если хотите курить, — оборачивается к нам Лель с переднего сиденья, — то пепельница сбоку, в дверце. Сигарету?
— Спасибо, у меня есть. — Я достаю пачку «Атамана» и вопросительно гляжу на Ерпалыча.
Досадливая отмашка: курите, мол, Алик, я вам не указ, потерплю!
— Погодите-погодите… — бормочет старик, ухарским жестом сбив облезлую шапку на затылок. — Малыжино… Богодуховская трасса… Это бывшее имение Голицыных?
— Совершенно верно, Иероним Павлович.
Лель протягивает мне зажигалку.
Интересно, есть ли на свете хоть что-нибудь, чего старый Сват-Кобелище не знает? Я, например, вообще плохо помню, кто такие эти Голицыны. Вроде князья какие-то были, еще за царя Панька…
Прикуриваю. Одновременно, сытым котом на теплом подоконнике, начинает урчать двигатель. Я невольно слежу за движениями шофера — они на удивление точны и экономны. Профессионал. Сразу видно. Зря я на него бочку катил; а глаза… мало ли, у кого какие глаза!
Может, это контактные линзы отсвечивают?
Машина мягко трогается с места.
— Вот в этом самом Малыжино, куда мы с вами, Алик, сейчас благополучно едем, — птичья лапка Ерпалыча слегка треплет меня по плечу, — в девятнадцатом веке князьями Голицыными был основан дом призрения для душевнобольных и неполноценных граждан.
53 
