Особенно,... 
.
Очередная сказка о Золушке 
116 
- Башкирия – благословенный мир,
- здесь врач-еврей сегодня дефицит,
- теперь башкира лечит сам башкир,
- а это – настоящий геноцид.
Одной из дивных записок я уже несколько лет начинаю все свои выступления:
«Спасибо Вам! Мы каждый раз с огромной радостью уходим с Вашего концерта!»
А вот послание энтузиаста:
«Игорь Миронович! Знаю наизусть не менее шестисот Ваших гариков. Если без Вас где-либо в Москве надо прочесть Ваши стихи, то вот мой телефон…»
И стихи десятками приходят. У меня их мало остается. Их ведь пишут наскоро, от иллюзорно возникающего чувства, что всего четыре строчки написать легко и просто. И стремительно переливают на бумагу это ощущение свое. Но те отдельные, что остаются у меня, я много времени спустя читаю с той же радостью.
- Совсем не страшно с Губерманом
- (тем более – на нем ответственность)
- терять без разрешенья мамы
- филологическую девственность.
- Хотя Вы материтесь всю дорогу
- и черти всех святых у Вас ебут,
- для нас Вы ближе всех живете к Богу,
- позвольте подписать у Вас Талмуд.
- Литературу пишут хером,
- сказал однажды Лев Толстой,
- живым являетесь примером
- Вы этой истины простой.
Из получаемых записок я порою узнаю о крохотных (но, Боже мой, каких существенных) деталях мифологии народной:
«Студенческая практика в глухом казахском ауле (будущие педагоги). Их руководительница живет в доме председателя колхоза. Жена председателя пожаловалась ей:
– Мужик мой – просто чистый еврей, каждый день к новой бабе бегает!»
Я очень благодарен всем, кто мне такое пишет. И у зрителей, по счастью, возникает уже стойкая привычка:
«Игорь Миронович, шла на концерт и предвкушала, как поделюсь одной школьной байкой. Урок истории, пожилая учительница излагает детям, даже диктует: «Феминистская партия Франции – это такой орган, в который входит до ста пятидесяти членов».
А вот почти письмо:
«В 95-м году вы выступали в Днепропетровске в клубе милиции (вы даже пошутили по этому поводу). Ваше выступление имело неожиданный резонанс. Дело в том, что этот клуб находится рядом с областным кожно-венерическим диспансером. На следующий день в местной газете появилась тревожная заметка: «Горожане очень обеспокоены тем, что вчера около кожно-венерического диспансера было огромное скопление хорошо одетых людей определенной наружности».
Мне вспомнилась одна история Зиновия Ефимовича Гердта: получил он как-то дивно простодушную записку и поймал себя на том, что прежде, чем расхохотаться, ощутить успел укол обиды: «Случались ли у Вас творческие успехи?» Мне такое довелось почувствовать совсем недавно, прочитавши вслух вопрос: «А было ли у Вас желание попробовать себя в поэзии?» Но зал, по счастью, тоже засмеялся. Спасибо, неизвестный глумитель!
Задаваемые мне на выступлениях вопросы столь порою удивительны, что отвечать на них не надо, – прочитал, и жди, покуда в зале стихнет смех.
«У вас куча уничижительных гариков про женщин. Мы что, действительно все бляди?»
«Нет, совсем не все», – ответил я, а чтоб не продолжать, развел руками молча.
«Игорь Миронович, Вы самый обаятельный и привлекательный из всех евреев, которых я знаю. Дайте, пожалуйста, совет: как получить деньги от банкира на неприбыльный проект?»
«Игорь Миронович, где же справедливость: во всех морских лоциях и картах написано – Роза ветров, и нигде нету Цили или Фиры ветров?»
«Не хотела касаться темы еврейства – я родом из глубинки, чисто русская, но часто отвечаю вопросом на вопрос. Это излечимо?»
«Что делать, если бросила жена?»
«Со скольки лет Вы курите? Мне 16 – уже можно? Если да, то я скажу маме, что это Вы мне разрешили».
«В Тель-Авиве есть улица Леонардо да Винчи? Он что, – тоже?..»
«Если на сигаретах пишут – «легкие», то почему на водке никогда не пишут – «печень»?»
«Игорь Миронович! Не хотите ли меня удочерить? Марина».
Мне этот вид общения приятен, интересен и – питателен, иного слова я не отыщу. Ибо порой отзывчивость настолько велика, что получаешь вдруг записку, и немая благодарность согревает душу – вслух ее не выскажешь никак. Довольно часто я на выступлениях рассказывал о некогда полученной записке, содержанием которой я по справедливости горжусь: «Игорь Миронович! Я пять лет жила с евреем. Потом расстались. И я с тех пор была уверена, что я с евреем – на одном поле срать не сяду. А на Вас посмотрела и подумала: сяду!» Зал доброжелательно смеется, это слыша. Но однажды после пересказа этой замечательной записки мне пришло четверостишие из зала:
116 
