96 
Хлопанье крыльев о стену заставило Хонду обернуться. Тень влетевшего из перехода воробья метнулась на белой стене и пропала.
Раздвинулась перегородка, ведущая внутрь дома, и перед невольно отодвинувшимся Хондой появилась старая настоятельница, которую вела за руку монахиня в белой одежде. Этой женщиной со свежим цветом лица, в пурпурной накидке поверх белого одеяния была восьмидесятитрехлетняя Сатоко.
У Хонды на глазах выступили слезы, и он не мог посмотреть ей прямо в лицо.
Настоятельница опустилась за столик напротив него. Тот же прекрасной формы нос и чудесные большие глаза. Конечно, она отличалась от той давней Сатоко, но ее можно было узнать с первого взгляда. Прыжком в шестьдесят лет разом перелетев из цветущей юности в глубокую старость, Сатоко избежала тех лишений, которые выпадают на долю человека в этом бренном мире. Человек, идущий по мостику в саду, перемещается из тени на солнце, игра света меняет его облик, так и тут было лишь одно различие: в тени на лице выступала красота молодости, на свету — красота старости. Хонда вспомнил, как сегодня утром, выехав из гостиницы, он смотрел на женские лица под зонтиками: одни были освещены, другие — окутаны тенью, и размышлял об этом качестве красоты. Может быть, те шестьдесят лет, что прожил Хонда, для Сатоко были всего лишь отрезком времени, за который она прошла по мостику в саду с игрой света и тени.
Здесь старость вела не к общей слабости, а была направлена на оздоровление, гладкая кожа словно светилась, чудесные глаза стали еще яснее, в них мерцало что-то давнее, старость всем напоминала дивный драгоценный камень. Сатоко была какой-то полупрозрачной и одновременно холодной, твердой и спокойной, даже губы все еще сохраняли форму. Конечно, у нее было множество морщин, но каждая из них была чистой, словно промытой. Чуть сгорбившееся, ставшее крошечным тело таило какую-то удивительную силу.
Хонда, скрывая слезы, низко опустил голову.
— Добро пожаловать, — приветствовала его настоятельница чистым голосом.
— Прошу простить меня за мое неожиданное письмо. Благодарю вас за то, что вы так любезно приняли меня, — Хонда, заботясь о том, чтобы не выглядеть фамильярным, сам понимал, что его слова прозвучали слишком чопорно, он со стыдом слушал вырывавшийся из его горла хриплый старческий голос. И не раздумывая добавил:
— Я адресовал письмо управляющему, но может быть, вы его просмотрели?
— Да, я его видела.
Затем наступила пауза, и монахиня, приведшая настоятельницу, воспользовавшись этим, исчезла.
— Дорогие сердцу воспоминания. Я состарился, неизвестно, что будет завтра, — то, что письмо было прочитано придало Хонде силы, настоятельница, уловив в его словах легкомыслие, нерешительно улыбнулась:
— Я видела письмо, оно написано с таким пылом, вы считаете божественным провидением то, что мы встретились.
Юность, сохранившаяся в душе Хонды как несколько запоздавших капелек дождя, при этих словах выплеснулась наружу. Он словно вернулся на шестьдесят лет назад, в тот день, когда изливал прежней настоятельнице горячий пыл юности.
— Когда я пришел сюда с последней просьбой от Киёаки, прежняя настоятельница не дала мне встретиться с вами. Потом я понял, что так оно и должно было быть, но тогда мне было очень обидно. Киёаки Мацугаэ был моим единственным настоящим другом.
— А кто был этот господин — Киёаки Мацугаэ?
Хонда ошеломленно распахнул глаза.
Пусть он плохо слышит, но не ослышался же. Однако смысл сказанного настоятельницей до такой степени не доходил до его сознания, что ее слова казались просто галлюцинацией.
— Что?! — переспросил Хонда. Он собирался заставить настоятельницу еще раз сказать те же слова.
— А кто был этот господин — Киёаки Мацугаэ? — на лице настоятельницы, повторившей те же слова, не было ни малейшего намека на то, что она хочет что-то скрыть или притворяется, на нем скорее читалось невинное любопытство девочки-подростка, спокойная улыбка не сходила с ее губ.
Хонда, который в конце концов воспринял это как стремление настоятельницы услышать от него о Киёаки, следя за тем, чтобы излишне не затягивать рассказ, но все равно не жалея слов, рассказал, не пропуская ни одного дня, все, как помнил, о своей дружбе с Киёаки, о любви Киёаки и ее печальном конце.
Все время, пока Хонда рассказывал, настоятельница сидела, не меняя строгой позы, с неизменной улыбкой на лице, несколько раз коротким «о-о», подтверждая, что слушает. Было видно, что она ничего не упускала из рассказа, даже когда изящно подносила ко рту принесенный старицей охлажденный чай.
96 
