Провести всю оставшуюся жизнь в окружении дуэний… Мысль о такой перспективе для нее была ему невыносима. Даже на правах друга он желал ей большего. Хотелось видеть ее вольной, оживленной, смеющейся, независимой, а не погребенной в Санта-Эухении вместе с матерью. Не годится такое для этой девушки, чувствовал он душой.
– Тебе, по-моему, не стоит на это соглашаться, если у тебя самой нет такого желания.
Она ответила ему улыбкой, в которой читались послушание и девичья мудрость:
– В жизни существуют обязанности, мистер Филипс.
– Не в твоем же возрасте, малышка. Слишком рано. Ладно, кое-какие обязанности есть. Например, ходить в школу. И слушаться родителей в достаточной мере. Но ты не обязана перенимать чужой уклад, если тебе не нравится такая жизнь.
– А тогда какая? Ничего другого я не знаю.
– Это не довод. Тебе хорошо в Санта-Эухении?
– Иногда. А иногда нет. Порой я нахожу всех тамошних дам нудными. А маме они по сердцу. Она даже берет их с собой в путешествия. Разъезжают целым табором, едут себе в Рио, и в Буэнос-Айрес, и в Уругвай, и в Нью-Йорк; отправится мама в Париж, так и то в их сопровождении. Они постоянно напоминают мне девочек в пансионе, такие… они… – взгляд ее огромных глаз был извиняющимся, – такие они глупые. Правда ведь?
Отвечая на ее взгляд, он согласно кивнул:
– Пожалуй, отчасти так, Рафаэлла…
При этих его словах она замедлила шаги, остановилась и обратила свое лицо к нему, искренняя, совершенно не отдающая себе отчета в собственной красоте; ее стройная изящная фигура склонилась к нему, глаза смотрели в глаза столь доверчиво, что он побоялся сказать больше.
– Да?
Тут выдержка оставила его. Сил не было терпеть. Пришлось…
– Рафаэлла, дорогая, я люблю тебя…
Такие слова столько раз раздавались шепотом в тихом воздухе Парижа… Четко обрисованное, выразительное лицо Джона Генри приблизилось перед тем мгновением, когда он поцеловал ее.
Губы его были ласковы и нежны. Язык ощупывал ее рот, словно от бесконечного голода по ней, но и ее губы тесно прильнули, руки обхватили его шею, она прижалась к нему всем телом, так что вскоре он со всей предупредительностью отстранился, не желая дать ей понять, какое нестерпимое желание он испытывает.
– Рафаэлла… Как долго я желал поцеловать тебя.
Он поцеловал ее снова, и она улыбнулась от удовольствия, которого он прежде никогда не читал на ее лице.
– А я тебя.
Тут она опустила голову, как школьница.
– Влюбилась с первой встречи.
И смело улыбнулась ему.
– Ты такой красивый.
Теперь она его поцеловала. Взяла за руку, чтобы, казалось, повести дальше вдоль Сены, однако он покачал головой и задержал ее руку.
– Прежде нам надо кое о чем договориться. Ты не прочь присесть? – И направился к скамейке.
Она пристально взглянула, и что-то насторожило в выражении его глаз.
– Что-нибудь не так?
– Нет-нет, – усмехнулся он. – Но если ты, малышка, думаешь, будто я отправился с тобой просто миловаться, как говаривали в былые времена, ты ошибаешься. Мне нужно спросить у тебя нечто, и целый день я боюсь это сделать.
– А что именно? – И сердце ее застучало, а голос стал совсем тихим.
Он смотрел на нее какое-то время, показавшееся бесконечностью, крепко держа ее руку в своей.
– Выйдешь ли ты за меня замуж, Рафаэлла? – Расслышав ее короткий вздох, он закрыл глаза и вновь поцеловал ее, затем медленно поднял взгляд, увидел слезы на ее ресницах и улыбку, какой прежде не замечал у нее.
Улыбка делалась все шире, последовал кивок:
– Да… Я согласна…
Свадьба Рафаэллы де Морнэ-Малль-и-де Сантос-и-Квадраль и Джона Генри Филипса IV прошла с редчайшим размахом. Состоялась она в Париже. Был дан завтрак на двести персон в день гражданской церемонии, обед для полутораста родственников и «ближайших друзей» тем же вечером, а назавтра более шестисот человек явилось на венчание в собор Парижской Богоматери. По общему мнению, более роскошного празднества и приема нельзя было припомнить. Знаменательно, что удалось достичь соглашения с прессой, что в обмен на полчаса, в которые Рафаэлла и Джон Генри покажутся перед фоторепортерами и ответят на имеющиеся вопросы, их на все дальнейшее время оставят в покое.
Свои отчеты о свадьбе поместили «Вог», «Вименз вир дейли», а на следующей неделе и «Тайм». Во время бесед с журналистами Рафаэлла в полном отчаянии вцеплялась в руку Джона Генри, глаза ее казались еще больше и темнее на побелевшем как снег лице.