70 
Хильда прошлась расческой по своим длинным темным с проседью локонам, и они снова легли на место красивыми волнами. Затем чуть попудрила нос и слегка подкрасила губы. Помада сделала лицо старше. Надо, наверно, попробовать другой оттенок. Сколько же лет назад она в последний раз думала о косметике? Перспектива беседы с Таллисом не радовала. Это была идея Руперта. Он всегда беспокоится о других, чувствует личную ответственность за их благополучие, и ему всегда хочется ясности. Мужчинам часто этого хочется.
С каждой минутой Хильда расстраивалась все больше. Ей не нравилось настроение Морган, и, хоть она и сказала, что никогда никого не судит, легкомысленное поведение сестры было ей неприятно. Хильда не сомневалась, что все дальнейшие заигрывания с Джулиусом приведут только к ухудшению этой болезненной ситуации. К самому Джулиусу она тоже переменилась, и предложение Руперта, чтобы теперь, когда Морган выехала, они как-нибудь пригласили его пообедать, было встречено ею более чем прохладно. Жалость к Таллису делалась все пронзительнее, и постепенно становилось ясно, что ее обостренное восприятие происходящего отчасти связано с чувством своей вины. Нужно было скрывать, что брак Морган принес ей разочарование. А она вместо этого помогала выработке презрительного отношения к Таллису. Хильда рассчитывала, что Руперт, который, как говорили, презирал Таллиса за его нерешительность и разболтанность, не станет говорить с ним тоном обвинителя. Это было бы неуместно. Им следует просить прощения у Таллиса.
Перейдя через лестничную площадку, Хильда вошла в кабинет Руперта:
— Я проводила Морган. Все в порядке. Она надеется отвезти Питера в Кембридж.
— То же самое она говорила и мне. Это огромное облегчение. Чем чаще они будут видеться, тем лучше.
— Как дела с книгой? — Хильда наклонилась к мужу и пробежалась пальцами по тусклым редеющим сухим прохладным волосам.
— Страшно сказать, почти закончена. — Руперт чуть отодвинул в сторону исписанный бисерным почерком желтый блокнот.
— Устроим, как и договаривались, праздничный обед.
— Хорошо. Ты не возражаешь, если я приглашу Джулиуса? Он всегда проявлял интерес к моей книге.
— Не возражаю. Но тогда мы не сможем пригласить Таллиса.
— Это, увы, неизбежное следствие.
— Что ж, Джулиус твой друг. Где мы сейчас примем Таллиса: здесь или внизу?
— Внизу, пожалуй, непринужденнее.
— Я рада, что ты настроен на непринужденность. Сейчас поставлю там поднос с напитками. С чего ты начнешь разговор?
Они стали спускаться по лестнице. Хильда шла сзади, положив руки мужу на плечи.
— Сначала выслушаю, что он скажет.
— Ты думаешь, он должен наконец заставить Морган высказаться?
— По правде говоря, да.
— Но Таллис не способен ни к какой напористости.
— Здесь нужна не напористость, а чувство ответственности и твердость.
— Морган еще раз виделась с Джулиусом.
— И как это прошло?
— Она молчит.
— Мне не нравится поведение Морган.
— Мне тоже. Знаешь, Руперт, иногда мне начинает казаться, что Морган все еще любит Таллиса. Раньше я это не понимала, а теперь вижу: он ее притягивает. Если б хоть что-нибудь изменилось, если бы Таллис смог удивить ее, заставить увидеть все в новом свете…
— Это так называемая перемена гештальта. Вот почему я и выступаю за жесткое объяснение.
— Может, такой разговор и был бы полезен, но не в том тоне, который ты предлагаешь. Не «послушай, я должен знать, на каком свете нахожусь».
— Хорошо, говори с ним ты, Хильда. А вот и звонок. Это, конечно, он.
Хильда поправила диванные подушки. Прислушиваясь к доносившимся из холла голосам Таллиса и Руперта, бросила на себя быстрый взгляд в зеркало. Чтобы солнце не проникало в комнату, шторы были наполовину задернуты, и гостиная тонула в полумраке. Хильда раздвинула шторы, и взору открылся сияющий тихий сад и голубая вода бассейна, такая сейчас неподвижная, что даже солнечные искры не вспыхивали на ее поверхности.
Таллис вошел.
— Привет, дорогой. — Она пожала ему руку и — после крошечной заминки — чмокнула в щеку.
— Здравствуй, Хильда. — Им всегда было как-то неловко вместе.
— Присаживайся, пожалуйста.
— Какой у вас замечательный сад, — сказал Таллис, усаживаясь.
Он сел в небольшое, боком повернутое к саду кресло. Одет он был в темно-синий костюм, поношенный, в пятнах, почему-то отливающий зеленью и не по сезону теплый, и в чистую полосатую бело-голубую рубашку, к которой полагался (но отсутствовал) пристегивающийся воротничок.
70 
