— Спасибо, отец.
Toy улыбнулся краешком рта. Он не лгал, говоря, что у него сохранились остатки гранта, но это были несколько шиллингов.
Через неделю явилась группа, в том числе мистер Смейл и священник. Мистер Смейл весело проговорил:
— Пришла юная леди, Дункан, которая желает с вами побеседовать.
Toy спустился с лестницы. В соседстве с высоким мужчиной с дорогой фотокамерой, леди выглядела крошкой. В ее внешности и одежде замечалась некоторая небрежность, но не сразу — уж очень уверенно она двигалась и часто улыбалась. Протягивая руку, она представилась:
— Пегги Байрез из «Ивнинг ньюс».
Toy рассмеялся:
— Вы собираетесь сделать меня знаменитым? Шесть или семь минут он рассказывал о плафоне. Журналистка взглянула на него, нацарапала что-то в блокноте и спросила:
— Вы из религиозной семьи, Дункан?
— Нет-нет. Меня не крестили.
— Тогда почему вы так религиозны?
— Я не религиозен. Никогда не бываю на службах. В воскресенье у меня выходной день.
— А почему вы бесплатно делаете роспись на религиозный сюжет?
— Профессиональные амбиции. В Ветхом Завете имеется все, что может изобразить живописец: каких там только нет пейзажей, персонажей, снов, приключений, историй! Новый Завет более однообразен. Его я не так люблю.
— Взгляните на этих кроликов у озера, мисс Байрез, — вмешался мистер Смейл. — Прямо-таки слышишь, как они жуют.
Журналистка осмотрела стену с Эдемом.
— Кто там, с ящерицей у ног, прячется за кустом ежевики?
— Бог. — Toy бросил беспокойный взгляд на священника и мистера Смейла. — Ящерица — это та же змея, у нее только нужно убрать ноги. Бог стоит к нам спиной — его лица невидно.
— Но то, что мы видим, выглядит очень… выглядит довольно…
— Загадочно, — подсказал Toy. — Он не просто наблюдает, как Адам и Ева занимаются любовью; ему открываются последующее изгнание и река кровавой истории, вплоть до войн апокалипсиса. В недавнее время мы были свидетелями множества этих войн. Он видит и дальний лес, видит город, предсказанный святым Иоанном, Данте и Марксом. Я не читал Маркса, но…
— Птички на древе жизни поразительно тонко исполнены, не правда ли, мисс Байрез? — заговорил стоявший поодаль мистер Смейл.
— Но почему Адам — негр?
— Он, собственно, скорее красный, чем черный, — пробормотал священник, — имя «Адам» происходит от еврейского слова, которое означает «красная земля».
— Но Ева белая!
— Жемчужно-розовая, — сказал Toy. — Мне говорили, будто у любящих в отдельные моменты возникает чувство, что они едины. Контур передает единство, а цвета подчеркивают разницу. Старый прием. Им пользовался Рубенс.
— Еву вы рисовали с натуры?
— Да.
— С вашей подружки? — Журналистка лукаво улыбнулась.
— Нет, с приятельницы одного моего приятеля, — отозвался Toy, моделью которому послужила Джанет Уир. Он хмуро добавил: — Большинство девушек охотно соглашаются позировать голыми живописцу — стоит только предложить.
Журналистка похлопала себя по губам карандашом и спросила:
— Что для вас жизнь — трагедия или скорее шутка?
Toy рассмеялся:
— Это с какой стороны посмотреть.
— А чем вы займетесь, когда окончите эту работу?
— Надеюсь, у меня будут заказы на стенные росписи. Мне понадобятся деньги.
— Вам понравились картины, мисс Байрез? — спросил мистер Смейл.
— Боюсь, на роль критика я не пригодна. У «Ивнинг ньюс» нет в штате искусствоведа. Дункан, не будете ли вы так добры взобраться вверх и на минуточку сделать вид, что пишете Адама и Еву? Как бы то ни было, мы вас сфотографируем.
В субботу он купил газету и нетерпеливо поднялся с нею на кафедру. Заметка начиналась так:
АТЕИСТ ИЗОБРАЖАЕТ ЛИК БОГА
Большинство людей считают художников безумцами. Вид всклокоченной небритой личности в запятнанном краской халате, которая бродит, подобно призраку, по Каулэрской приходской церкви, вряд ли бы их в этом разубедил. Дункан Toy, провозгласивший себя атеистом и марксистом, не скрывает того, что взяться за большую стенную роспись его побудила исключительно жажда славы.
От ужаса Toy зажмурился. Потом открыл глаза и быстро пробежал конец статьи.
Свой жуткий смех, похожий на лай страдающего астмой морского льва, он издает спонтанно, без всякого повода. Иногда я гадала, не вызван ли этот смех моими словами, но, поразмыслив, понимала, что это невозможно…