16 
Вышел обратно во двор. Иаков уже задул фонарь и стоял в темноте, чтобы пойти в дом за мной следом.
Вся семья уже легла. Только Иосиф оставался у жаровни, но и он спал. Лицо его было гладким и молодым во сне. Мне нравились лица стариков, их восковая чистота и то, как под кожей проступают кости. Нравились ясно различимые контуры глаз под веками.
Когда я присел рядом с жаровней и стал греть руки, вошла мама и встала рядом с Иаковом.
— Мама, только не ты, — сказал я.
Иаков заметался, как всегда.
— Упрямец, гордец, — бормотал он себе под нос.
— Нет, сынок, — сказала мне мама. — Но ты должен кое-что узнать.
— Тогда расскажи мне, мама.
Как приятно было греть руки и смотреть, как светится огонь под толстым слоем серых углей.
— Иаков, прошу тебя, оставь нас, — попросила она.
Мгновение Иаков колебался, но все же почтительно кивнул, склонил голову в знак уважения и вышел. Только с моей матерью он вел себя так, безукоризненно учтиво. Жену он часто доводил до белого каления.
Мама села рядом.
— Так странно, — начала она. — Ты знаешь нашу Авигею, знаешь, что такое Назарет и что родичи приходили свататься к ней из Сепфориса и даже из самого Иерусалима.
Я ничего не сказал. Я внезапно ощутил изматывающую боль и пытался понять, где она. Болело в груди, в животе, в глазах. В душе.
— Иешуа, — шепотом позвала мама. — Сама девушка хочет тебя.
Боль.
— Она слишком скромна, чтобы прийти с подобной просьбой ко мне, — шепотом продолжала мама. — Она говорила со Старой Брурией, и с Есфирью, и с Саломеей. Она говорила с Маленькой Саломеей. Иешуа, мне кажется, ее отец сказал бы «да».
Боль как будто стала невыносимой. Я смотрел на угли не отрываясь. Я не смотрел на маму. Она не должна этого знать.
— Сын мой, я знаю тебя, как никто другой, — сказала мама. — Когда Авигея рядом, ты сгораешь от любви.
Я не мог отвечать. Я не владел собственным голосом. Я не владел собственным сердцем. Я замер. А потом все-таки заставил свой голос звучать ровно и тихо.
— Мама, — сказал я, — эта любовь пойдет со мной туда, куда я должен идти, но Авигея со мной не пойдет. Со мной не пойдут ни жена, ни ребенок. Мама, нам с тобой не надо было никогда говорить об этом. Но если сейчас мы должны говорить, что ж, тогда знай: ничего не изменится.
Она кивнула, как и должна была кивнуть. Поцеловала меня в щеку. Я снова стал греться у огня, и она взяла мою правую руку и стала растирать ее своей маленькой теплой ладонью.
Мне показалось, сердце вот-вот остановится.
Она отпустила мою руку.
«Авигея. Все еще хуже, чем во сне. Нет образа, который можно прогнать. Есть все, что я знаю о ней и знал всегда. Авигея. Это больше, чем может вынести человек».
И снова я заставил свой голос звучать ровно и тихо. Я говорил мягко, как будто не знал тревоги.
— Мама. А Иасон действительно ей неприятен?
— Иасон?
— Когда он сватался к Авигее, мама, был ли он ей неприятен? Наш Иасон? Ты не знаешь?
Она надолго задумалась.
— Сын мой, я сомневаюсь, что Авигея вообще знает о том, что Иасон сватался к ней, — сказала она. — Остальные знают. Но, мне кажется, Авигея в тот день играла с детьми. Я не уверена, что ей сказали об этом хоть слово. Потом приходил Шемайя, сидел здесь и говорил самые оскорбительные слова об Иасоне. Но Авигеи не было. Она была дома, спала. Я не знаю, неприятен ли он ей. Сомневаюсь, что она вообще знает о его сватовстве.
Боль время от времени усиливалась, пока она говорила. Острая боль где-то глубоко. Мысли разбегались. Как бы я был счастлив, если б мог выплакаться, остаться один и плакать, чтобы никто не видел и не слышал.
«Плоть от плоти моей, кость от кости».
Лицо мое было спокойным, руки не дрожали.
«Мужчин и женщин создал Он».
Я должен скрывать это от своей матери, я должен скрывать это от себя самого.
— Мама, — сказал я, — ты могла бы упомянуть при Авигее, что к ней сватался Иасон? Может быть, ты сможешь как-нибудь дать ей об этом знать.
Боль вдруг сделалась такой сильной, что мне расхотелось говорить дальше. Я сам не верил, что смогу сказать еще хоть слово.
Я ощутил ее губы у себя на щеке. Ее руки были на моем плече.
— Ты уверен, что хочешь, чтобы я это сделала? — спросила она, помолчав.
Я кивнул.
— Иешуа, ты уверен, что такова воля Господа?
Я подождал, пока боль отступит и голос зазвучит, как обычно. Потом взглянул на нее. И сейчас же ее спокойное лицо даровало мне какое-то новое успокоение.
16 
