52 
— Что случилось? — спросил Патрокл.
— Проклятье, — ответил я охрипшим голосом. — Морок.
— Вепрь тебя ранил? Ты упал?
— Нет, с вепрем я легко справился. Потом спустился к морю, чтобы смыть его кровь. И там меня ждал морок.
С глазами, расширенными от удивления, он присел на корточки.
— Что за морок, Ахилл?
— Словно ко мне пришла смерть. Я чувствовал ее запах и вкус. Бухта сжалась, храм вырос до гигантских размеров — ойкумена искривилась, сменив облик, подобно Протею. Патрокл, мне казалось, я умираю! Я никогда не чувствовал себя так одиноко! И я был беспомощен, как старик, меня охватил малодушный страх. Так что же со мной случилось? Прогневал ли я кого-нибудь из богов? Может, я оскорбил чем-нибудь владыку небес и владыку морей?
На его лицо легла тень озабоченности и сочувствия; потом он сказал мне, что я выглядел так, словно и правда получил поцелуй смерти, ибо в лице у меня не было ни кровинки, я дрожал, как осина на ветру, и нагота моя была прикрыта лишь порезами и царапинами.
— Приляг, Ахилл, дай я накрою тебя от холода. Это мог быть и не морок, а просто сон.
— Скорее уж ночной кошмар.
— Поешь немного и выпей еще вина. За убийство вепря крестьяне принесли нам четыре шкуры самой лучшей выделки.
Я прикоснулся к его руке:
— Если бы я не нашел тебя, Патрокл, я бы сошел с ума. Мне невыносима мысль о том, чтобы умереть в одиночестве.
Он взял мои руки в ладони и поцеловал.
— Я намного больше, чем просто твой двоюродный брат, я — твой друг. Я всегда буду с тобой.
Мягко и совсем нестрашно навалилась дремота. Патрокл проснулся раньше меня; потрескивал костер, над языками пламени на вертеле крутился кролик, которому суждено было стать нашим завтраком. Хлеб тоже был, принесенный женщинами из деревни в благодарность за убийство вепря.
— Выглядишь как обычно, — широко улыбнулся Патрокл, протягивая мне жареного кролика на хлебной лепешке.
— Да, — сказал я, принимая еду.
— Ты помнишь все так же ясно, как и вчера вечером?
Меня бросило в дрожь, но хлеб с кроликом отогнали страшные воспоминания.
— И да и нет. Морок, Патрокл. Кто-то из богов говорил со мной, а я не понял, что он хотел мне сказать.
— Время все прояснит.
Патрокл суетился, занимаясь мелкими делами, которые он взял на себя, чтобы я всегда был устроен как можно удобнее; как я ни старался, мне не удалось отучить его от привычки прислуживать.
Он был на пять лет старше меня. Когда отец Патрокла, Менетий, умер от болезни на Скиросе, царь Скироса, Ликомед, усыновил его и сделал своим наследником. Как давно это было… Нас соединяло родство — Менетий был незаконнорожденным сыном моего деда Эака; мы оба остро чувствовали нашу кровную связь еще и потому, что оба были единственными сыновьями и ни у одного из нас не было сестер. Ликомед был о нем очень высокого мнения, что вовсе не удивительно. Патрокл относился к редкому типу истинно достойных мужей.
Завтрак был съеден, бивак свернут, я надел набедренную повязку и сандалии, заткнул за пояс бронзовый кинжал и взял другое копье.
— Жди меня здесь. Я скоро вернусь. Моя одежда и трофеи все еще на берегу. И Старый Пелион тоже.
— Можно пойти с тобой? — быстро спросил Патрокл с испуганным видом.
— Нет. Это дело между богом и мной.
Его глаза опустились.
— Как скажешь, — кивнул он.
В этот раз найти путь было легче, и я шел по нему так быстро, как мог бы идти лев. Когда я спустился к морю собрать одежду, взять клыки и Старый Пелион, бухта выглядела вполне невинно. Нет, источник морока был в другом месте. И в этот момент мой взгляд, странствуя по вершине утеса, упал на святилище. Мое сердце гулко забилось. Где-то на этой стороне острова добровольно служила Нерею моя мать — так это ее владения? Я забрел по ошибке в ее святилище, оскорбил ненароком кого-то из старых богов и был за это повержен?
Я медленно вскарабкался на вершину и подошел к храму, вспомнив, до каких огромных размеров он вырос, когда мной овладел морок. О да, это были владения моей матери. Разве не предупреждал меня царь Ликомед, чтобы я никогда не бродил здесь, в местах, где моя мать, вопреки его воле, устроила себе жилище?
Она ждала меня в тени у алтаря. Внезапно мне пришлось опереться на Старый Пелион, словно на посох, — ноги мои так ослабели, что я едва мог стоять. Мать! Моя мать, которую я никогда не видел.
52 
