Последние отзывы

  51  

— Может, он больше не придет.

— Он придет.

— У него какое-то непонятное произношение, и выражения он использует весьма странные. По-моему, ему просто захотелось посмотреть на тебя.

— Посмотрел-то он как раз на тебя. И вы обменялись рукопожатием.

— Наверное, он узнал меня.

— Ничего подобного. Тебя там не было. Если бы ты там был, то тебя бы вызвали в качестве свидетеля.

— Меня? Ах, ну да, точно. О боже! Но он догадался…

— Господи, ну как же мне вдолбить это в твою голову? Не наша забота, о чем он там себе догадался. Мы озабочены лишь тем, что с ним произошло.

— Но он видел…

— В той темноте он ничего не видел, получил сильный удар по голове и упал в беспамятстве. Я испугался, что у него грабительские намерения, хотя, возможно, их не было. Придется быть с ним повежливее. Он производит впечатление страшного зануды, надо постараться избавиться от него как можно быстрее.

— Тебе бы следовало выразить радость, увидев его живым и здоровым, во всяком случае, ты должен быть доволен, что не убил его.

— Я поступил как идиот, позволив тебе прийти сюда. На самом деле мне не хотелось встречаться с ним наедине, а кроме тебя, и пригласить-то некого… Вот черт… послушай, я требую, чтобы ты хранил полное молчание. Разговор буду вести только я.

— Он вот-вот должен прийти.

Этот диалог происходил вечером в день неожиданного визита незнакомца. Утром незваный гость не задержал их надолго. Он также приблизился к Лукасу, по-прежнему сидевшему за письменным столом, и бросил взгляд на вытащенную из пакета бейсбольную биту. Мужчина быстро отступил назад, и лишь на мгновение на лице его проявилось волнение, образно названное Клементом «меловой бледностью». Но потом мужчина держался с невозмутимой, почти безупречной и предупредительной вежливостью. Он заявил, что сейчас ему необходимо уйти, но он вернется к восьми вечера, если это будет удобно профессору Граффе. Лукас встал. Клемент молча проводил гостя к выходу. В итоге до восьми часов осталось десять минут.

Клемент больше не мог скрывать беспокойства.

— О боже, что же будет? Может, предложить ему выпить?

— Нет.

— А я бы не отказался.

— В доме нет спиртного.

— А, ну конечно. Надеюсь, он не задержится надолго. Мне не удалось пообедать.

— Возможно, к ужину у тебя пропадет аппетит.

— Чертовски неудачно получилось с этой битой, правда?

— Да заткнись ты. Ничего же не случилось. Во всяком случае, бита не имеет значения.

Утром, почти сразу после ухода незнакомца, ушел от брата и Клемент. Не склонный что-либо обсуждать, Лукас велел брату живо очистить помещение. Приехав в театр, Клемент попал на шедшее полным ходом бурное заседание, но оставался там недолго. Он предпочел вернуться домой, где сделал попытку подкрепиться чем-нибудь существенным, но ничего не нашел, затем позвонил Луизе, которая обсудила с ним предстоящую вечеринку по случаю дня рождения Мой. Она также поинтересовалась делами Лукаса. После разговора, не придумав ничего лучше, Клемент прилег на софу, но спать не собирался. Потом вышел, прогулялся под дождем, вернулся в квартиру, чтобы сменить промокшую одежду, и в конце концов, поймав такси, прибыл к родительскому дому в семь часов, хотя Лукас велел ему прийти без четверти восемь.

Дождь прекратился. Гостиная в этот раз была ярко освещена. Едва ли что-то изменилось в комнате с тех пор, как их отец, решив перенести основную деятельность в Лондон, быстро, но не скупясь, заказал для нее обстановку. Большой и массивный письменный стол, почти воинственного вида, поблескивал темно-зеленой кожей столешницы и золотом латунной отделки. Лукас, едва выносивший присутствие в доме посторонних, сам занимался уборкой: пылесосил ковры, протирал пыль и полировал мебель. Две стены были завешаны книжными полками — позади стола, а также напротив него у входа в гостиную. От двери в сторону сада тянулся большой темно-коричневый кожаный диван, на который редко кто присаживался, и он блестел, как в день покупки, над ним висела акварель с видом Женевского озера и Шато де Шильон. Обстановку дополняли массивные и крепкие, обитые кожей стулья с прямыми спинками. Среди них выделялся мягкий «швейный стул», обитый золотисто-коричневым бархатом с расшитой подушкой, свидетельствующей об английских корнях его бывшей владелицы. Ее звали Барбара. На полу лежал огромный и толстый персидский ковер, теперь уже изрядно вытертый. Напротив дверей в сад, над низеньким газовым камином, возвышался во всем великолепии мраморный викторианский камин. На каминной полке выстроились семейные реликвии, опять-таки навевающие воспоминания как об английских, так и об итальянских предках: фарфоровые кошечки и собачки, хрустальные кубки и изящные шкатулки из дымчатого стекла, расписанные вручную. Над камином висел портрет итальянской бабушки, принадлежавший кисти неизвестного художника. На картине выделялись огромные встревоженные глаза, сама итальянка выглядела стройной, а ее странно крупная рука, прижимаясь к декольте шелкового платья, касалась желтых янтарных бус. Клементу хотелось бы сохранить для себя эту картину, он предпочел бы забрать и швейный стул, но после смерти матери он отказался от этого дома со всем его содержимым в пользу Лукаса. Вернее, он вовсе не отказывался от него, просто ему никогда не приходило в голову обсуждать с Лукасом вопросы наследства. Он представлял порой, какими взглядами могут обмениваться темными вечерами Лукас и испуганная дама на портрете.

  51