Она вздрогнула, и глаза ее открылись, но недоумение в них погасло сразу же, как только она увидела его лицо.
– Где это мы? – спросила она, водя по сторонам глазами.
– В монастыре, – ответил Бен. – Ты была не совсем здорова, и сестры ухаживали за тобой.
– Нездорова?
– Тебе в живот пуля попала.
– Правда? – Она приподнялась на локтях и поморщилась. Монахиня, стоявшая всего в нескольких футах поодаль, что-то довольно сурово воскликнула по-итальянски.
– Я буду жить?
– Конечно.
– А, тогда хорошо. А долго я спала?
– Почти два дня. – Бен сделал многозначительную паузу. – Мы победили.
– Хорошо. – Она немного нахмурилась. – А индеец?
– Красные Мокасины жив и здоров, – ответил Бен.
– Это хорошо. Я помню, как мы поднимались в небо на воздушном шаре…
Бен хрипло рассмеялся:
– Да, я тоже это помню, но я потом тебе обо всем этом расскажу. Они говорят, что ты еще слаба и мне нельзя у тебя долго задерживаться.
– Не сомневаюсь, кого другого я могла бы выдержать дольше, – ответила Ленка, и в глазах у нее заплясали чертики.
– Ну вот видишь, я тебя уже утомил.
– Да. Но ты правду сказал, я не умру?
– Не умрешь.
– Это хорошо. И Венеция спасена. И что ты теперь будешь делать, Бенджамин Франклин?
– Что теперь? – Он неловко замялся. – Ну, я вернусь домой, в Америку, в Бостон.
Она посмотрела на него, а он продолжал:
– Этот Старый Свет совсем не для меня. И так много нужно сделать, столько обдумать и со стольким разобраться. А здесь мне этого не дадут, здесь все время какая-нибудь новая война затевается. Мне сказали, что в Америке спокойно, ну, по крайней мере сейчас. И я им там нужен.
Она кивнула:
– Ну что ж, хорошо.
– Хорошо?
– Да. – Она зевнула. – Я устала, Бенджамин. Но мне нужно кое-что тебе сказать на ушко, ты наклонись.
– Говори. – Он склонил голову.
– Еще ближе, дурачок, – прошептала она.
Он склонился еще ниже, и ее губы коснулись его щеки, словно теплые лепестки, нежнее самых нежных лилий.
– А что я буду делать в Америке? – спросила она ласково.
Бен сглотнул подступивший к горлу комок и почувствовал, что он не совсем еще лишился дара речи.
– Думаю, – сказал он, – может, ты согласилась бы стать моей невестой.
– Ты так много думаешь… – заметила она.
Он очень осторожно поцеловал ее в губы. Они на самом деле оказались очень нежными, в этот момент монахиня совсем не нежно схватила его за волосы и оттащила от Ленки. Ленка уже ничего не видела, она снова погрузилась в сон, а губы ее так и застыли – сложенными для поцелуя.
Адриана кинулась к борту, стараясь стоять прямо и видеть – видеть. Но там ничего не было.
– Тебе нужно немного отдохнуть, – сказал Эркюль.
– Он жив, – с трудом выдавила Адриана. – Мой сын жив.
– Но ты же определила, что духи, которые его охраняли, погибли, – напомнил он ей осторожно.
– Я знаю. Они погибли, а он – нет. Скажи царю, что я должна продолжить поиски.
– Он… – Эркюль слегка коснулся ее плеча. – Он уже отдал приказ возвращаться в Санкт-Петербург. И мы уже летим туда.
– Тогда я останусь.
– Он тебя не отпустит.
– Но я спасла его флот. Он думает, что сможет меня остановить?
Эркюль замолчал.
– Креси сказала… – после долгой паузы начал он.
– Креси! – раненым зверем взвыла Адриана.
– Ты должна поговорить с ней.
– Не могу.
– Ты должна, – раздался сзади голос Креси. – Если ты хочешь снова его увидеть, ты должна. Его здесь нет, Адриана.
Адриана обернулась так резко, что ее изнуренное тело едва удержалось на ногах. И если бы Эркюль вовремя не подхватил ее, она бы вывалилась за борт.
– Ты выпустила его из рук! Ты позволила ему улететь!
Было видно, как Креси задрожала.
– Нет, я его не выпускала. Я крепко держала его. Я бы упала и разбилась, но его бы не выпустила из своих рук. Его отняли у меня, Адриана. Он был… – Из глаз Креси брызнули слезы. Она закусила губу, а затем продолжила, и голос ее дрожал: – Malfaiteurs… это они забрали его.
Адриана высвободилась из рук Эркюля и, пошатываясь, направилась к Креси.
– Зачем он им? – задыхалась она. – Куда они его унесли?
– Я не знаю. Я почувствовала их, когда они уже удалялись.
– Ты же была одной из них! – Она ударила Креси по лицу с такой силой, что у той остался на лице красный отпечаток. – Что ты хочешь сделать с моим сыном, Креси?
Адриана осознавала, что голос ее срывается на истерический вопль, и в то же самое время ей казалось, что голос принадлежит не ей, а доносится словно откуда-то издалека.