Особенно,... 
89 
Как бы я утром облегчался, если бы бросил курить? Слабительный эффект – об этом реклама с обветренными ковбоями и загорелыми серферами умалчивает. Жаль, что пришлось спать в джинсах, но я побоялся раздеться – вдруг проснусь от звука взламываемой двери и придется бежать. Страх еще не прошел. Хуже, чем ждать землетрясения. Но что делать, если я услышу незваного гостя? Прятаться? Где? Я даже не знаю, сколько этажей в этом доме. Встаю. Первая остановка – туалет. Он японский: сидишь на корточках, рядом чаша с пахучими травами. Здоровый, чистый способ испражняться – в западных туалетах выше риск всяких неприятностей. Из сливного бачка вырывается Ниагарский водопад. Кухня выложена терракотовыми плитками и сияет чистотой – судя по отпечаткам испачканных в муке пальцев на книгах с рецептами, хозяин любит готовить. Каждый предмет кухонной утвари висит на отдельном крючке. В окно видны пустой навес для машины и разбитый перед домом сад. Розы, сорняки, кормушка для птиц. Высокая изгородь из бирючины скрывает дом от внешнего мира. Шкаф для швабр и веников набит битком, но он слишком на виду, так что прятаться в нем бесполезно. Гостиная – типично японская: устланный татами пол, буддистский алтарь с фотографиями давно и недавно почивших родственников, ниша для цветов и висящий на стене развернутый свиток с иероглифами – попытайся я их прочитать, у меня разболелась бы голова. Ни телевизора, ни стереосистемы, ни телефона – лишь факс без трубки на одной из просторных книжных полок. Книги – старинные собрания сказок с иллюстрациями. «Лунная принцесса», «Урасима Таро», «Гон-лисица». В доме идеальный порядок – дети здесь явно не живут. Слегка приоткрываю шторы. Сад за домом, несомненно, предмет чей-то гордости – он создан, чтобы радовать глаз. Пруд больше, чем у моей бабушки,– вижу, как в зеленой воде мелькает карп. Над ряской скользят поздние стрекозы. Каменный фонарь на островке. Горшки с лавандой и высокие заросли бамбука, такие густые, что в них можно спрятаться. Птичье гнездо в оранжевом почтовом ящике, прибитом к стволу серебристой березы. На такой сад можно смотреть часами. Он распускается, как цветок. Неудивительно, что в этом доме нет телевизора. Поднимаюсь на второй этаж. Мои босые ноги ступают по ковру, пушистому, как снег. Роскошная ванна с кранами в виде морских коньков. Хозяйская спальня – ее убранство наводит на мысль о средних лет супружеской паре. Спальня поменьше – для гостей. Хорошо. Спрятаться тут негде. Нужно быть девяти лет от роду, чтобы найти по-настоящему укромные местечки в обычном доме. Однажды Андзю обыграла меня, спрятавшись в стиральной машине. Решив уже, что моя экскурсия окончена, я вдруг замечаю в конце лестничной площадки филенчатую дверцу большого шкафа. Ее ручка крутится вхолостую, но дверь все равно распахивается. Полки внутри – не полки, а ступеньки крутой лестницы. Сверху свешивается толстая веревка с завязанными узлами, чтобы легче было подниматься. Уже на третьей ступеньке стукаюсь головой о потолок, и он поддается. Толкаю его, и чем выше поднимается крышка люка, тем шире становится полоска дневного света. Я ошибся. Это лучше, чем просто укромное место. Я попал в библиотеку/кабинет с книжным населением самой большой плотности, какую я когда-либо встречал. Стены из книг, башни из книг, книжные проспекты, книжные переулки. Книжные россыпи, книжная кладка. Мягкие обложки, твердые обложки, атласы, справочники, альманахи. Книг на девять жизней. Этих книг хватит, чтобы построить иглу[97] и в нем спрятаться. Комната насыщена книгами. Зеркала удваивают и утраивают их. Из такого количества книг можно сложить Великую Китайскую стену. Книг столько, что начинаю сомневаться, не книга ли я сам. Свет проникает в комнату через треугольное окошко под потолком. На полу – сетка тени. Кроме книжных шкафов и прогибающихся полок, единственный предмет мебели – это старомодный письменный стол-бюро с квадратными прорезями, чтобы кидать в них счета и другие документы. Похожий был у моей бабушки. И до сих пор есть, я думаю. На бюро лежат две стопки бумаги: одна – белоснежно-чистая, как накрахмаленные рубашки, другая – рукопись на особом лакированном подносе. Не могу удержаться. Сажусь и начинаю читать первую страницу.
***
Козел-Сочинитель работал все утро, пытаясь восстановить фрагменты несказанно сказочной сказки, которую ему нашептали перед рассветом, но это оказалось так же тяжко, как таскать тюки на полуденном пекле. Госпожа Хохлатка отжимала-полоскала простыни. Питекантроп приводил в чувство двигатель почтенного дилижанса. Наконец Козел-Сочинитель встал из-за старинного бюро, чтобы посмотреть в словаре, как правильно пишется слово zwittenon, но его отвлек gustviter, a durzi и theopneust заманили еще дальше. Незаметно подкралась дремота. Последнее, о чем подумал Козел-Сочинитель,– что словарь на поверку оказался подушкой, или наоборот.
89 
