164 
Но он возвратился гораздо быстрее и в ярости.
— Невероятно! — задыхаясь, воскликнул он. — Я подошел к стене перистиля, но там были слуги, причем с факелами!
— Он что, завел моду выставлять стражу? — удивленно спросил Кимбр.
— Почем я знаю? — огрызнулся Антоний. — Я впервые пытался пробраться тайком в его дом.
Через два дня Цезарь впервые после своего возвращения созвал сенат в курии Помпея на Марсовом поле, примыкавшей к двору в сто колонн и массивному зданию построенного Помпеем театра. Хотя идти было далековато, сенаторы облегченно вздохнули. Курия Помпея строилась специально для заседаний и могла вместить всех удобно, по рангам. Поскольку она находилась вне померия, ее даже в те дни, когда существовала прежняя курия Гостилия, по большей части использовали для обсуждения предстоящих иноземных кампаний и других вещей, разговор о которых в пределах города считался не очень уместным.
Цезарь уже находился на подиуме, удобно устроившись в курульном кресле. Перед ним стоял складной стол с документами, которые он изучал, с восковыми табличками и прилагавшимся к ним стальным стилем. Он не смотрел на входящих сенаторов, для которых слуги расставляли стулья на соответствующих ярусах. Верхний ярус занимали pedarii — заднескамеечники, не имевшие права на выступление, но могущие голосовать. Средний ярус заполнялся младшими магистратами, а именно обладавшими сенаторским статусом бывшими плебейскими трибунами и эдилами. Нижний передний ярус предназначался для экс-преторов и консуляров.
Только когда Фабий, старший ликтор, слегка тронул его за плечо, Цезарь поднял голову и огляделся. Неплохо на задних скамьях, подумал он. Пока ему удалось назначить только две сотни новых сенаторов, включая трех центурионов, награжденных corona civica. Остальные были отпрысками родов, составлявших костяк восемнадцати старших центурий. Впрочем, среди новичков также замешалось несколько италийцев, и уж совсем немногие, такие как Гай Гельвий Цинна, родились в Италийской Галлии. Представители старинных римских семей, издревле пополнявших ряды почтенных отцов, считали подобные назначения «несуразными». Пущен был слух, что Цезарь наводнил сенат галлами в шароварах и рядовыми легионерами в сапогах. А еще ширилось мнение, что Цезарь намерен сделаться царем Рима. Каждый день с тех пор, как он вернулся из Африки, кто-нибудь спрашивал его, когда наконец восстановят Республику. А Цезарь молчал. Зато Цицерон разглагольствовал о падении исключительности сената, хотя сам являлся вовсе не римлянином, а выскочкой из села. Чем больше ему подобных вливалось в сенат, тем меньше ему представлялось возможным туда возвратиться. Надо же, какой сноб!
Несколько человек, которых Цезарь очень хотел видеть в сенате, сидели в переднем ряду. Оба Мания Эмилия Лепида, отец и сын, Луций Волкатий Тулл-старший, Кальвин, Луций Пизон, Филипп, двое представителей семьи Аппия Клавдия Пульхра. И несколько человек не столь желанных, в том числе Марк Антоний и жених Октавии Гай Клавдий Марцелл-младший. Цицерона, естественно, не было. Цезарь сжал губы. Без сомнения, он слишком занят панегириком в адрес Катона.
Подиум был весь заполнен. Он, Лепид, два консула, шесть преторов, включая верного союзника Авла Гиртия и сына Волкатия Тулла. Грубиян Гай Антоний развалил свою задницу на скамье для плебейских трибунов, в длинной шеренге задов его столь же неинтересных коллег.
«Достаточно», — подумал Цезарь, прикинув, что кворум уже набрался. Он поднялся, накрыл голову складкой тоги, чтобы прочесть молитвы, потом подождал, пока Луций Цезарь определится со знаками, и лишь после этого перешел к делу.
— Сначала печальные новости, почтенные отцы, — сказал он своим обычным, низким голосом. Акустика в курии Помпея была замечательной. — Мне сообщили, что последний из Лициниев Крассов, Марк, младший сын великого консуляра, умер. Его нам будет очень недоставать.
И продолжил с таким видом, словно не знал, что следующая новость должна вызвать сенсацию. Так было проще поддеть их всех на крючок.
— Я должен довести до вашего сведения и еще кое-что. Марк Антоний пытался убить меня. Кое-кто видел, как он пробовал проникнуть в Общественный дом в час, когда, как всем известно, я сплю и в доме нет слуг. Одет он был не для приема — только туника и нож. И способ войти в дом тоже был странноватый — через стену моего личного перистиля.
164 
