Возможно, любительницам лёгкого, одноразового чтива и не понравится, потому... 
173 
— Завтра же сделай так, чтобы этой мазни здесь не было.
Тот кивнул и со слезами сообщил:
— Луций Корнелий, приходили из погребальной конторы. Все приготовлено, чтобы выставить тело мальчика для прощания в атрии.
Осмотрев погребальные носилки, резные и позолоченные, установленные на возвышении, застеленные черной тканью и с черными подушками, Сулла одобрительно кивнул. Он сам принес и уложил на них сына. Затем тело приподняли, подложили гору подушек под голову, спину и руки, чтобы придать ему сидячее положение. В этом подобии кресла покойнику предстояло оставаться до тех пор, пока восемь могильщиков в черном не подхватят носилки и не понесут их во главе похоронной процессии. Тело полусидело ногами к входной двери, над которой снаружи были укреплены кипарисовые ветви.
На третий день состоялись похороны. В знак уважения к скорби того, кто в недавнем прошлом являлся городским претором, а в будущем должен был, по всей вероятности, стать консулом, все общественные мероприятия были отменены. Завсегдатаи Форума, в черных траурных тогах, выстроились в ожидании похоронной процессии. Последняя, из-за участия в ней колесниц, двигалась более долгим маршрутом, чем обычно, и вышла к Форуму между храмом Кастора и Поллукса и базиликой Семпрония. Первыми показались двое могильщиков в черных тогах, за ними музыканты, также в черном, которые играли на прямых трубах, изогнутых рожках и флейтах, изготовленных из костей поверженных врагов Рима. Похоронная музыка была мрачной, не слишком изысканной и мелодичной. Вслед за музыкантами шли женщины в трауре — профессиональные плакальщицы, выводившие погребальную песнь, бившие себя кулаками в грудь и плакавшие настоящими слезами. За ними — группа танцоров с кипарисовыми ветвями, чьи ритуальные пляски были древнее самого Рима. Перед носилками с усопшим ехали на колесницах, запряженных вороными конями, пятеро актеров в восковых масках и парадных тогах предков Суллы. Носилки покоились на плечах восьми носильщиков в черном — вольноотпущенных из числа бывших рабов мачехи Луция Корнелия, Клитумны. За носилками шел, укрывшись с головой траурной тогой, отец покойного в сопровождении своего племянника Луция Нония, а также Гая Мария, Секста Юлия Цезаря, Квинта Лутация Цезаря, Луция Юлия Цезаря и Гая Юлия Цезаря Страбона, чьи головы тоже были покрыты. За мужчинами следовали женщины, простоволосые и растрепанные.
Дойдя до ростры Форума, музыканты, плакальщицы, танцоры и носильщики остановились, а актеров в восковых масках препроводили наверх и усадили в почетные курульные кресла из слоновой кости. Они были облачены в тоги с пурпурной каймой, а тот, кто был в маске предка Суллы — фламина Юпитера, надел жреческую одежду. Затем туда же внесли носилки с телом юноши, за которыми последовали скорбящие родственники (все, за исключением Луция Нония и Элии, так или иначе принадлежащие к роду Юлиев), чтобы послушать прощальное слово. Произнес его, весьма сжато, сам Луций Корнелий Сулла:
— Сегодня я хороню своего сына. Он был потомком рода Корнелиев, ветви, которая за более чем двухсотлетнюю свою историю дала Риму консулов, жрецов и прочих уважаемых мужей. В декабре ему предстояло достигнуть совершеннолетия и присоединиться к сонму этих мужей. Однако этому не суждено было случиться. Он умер без малого пятнадцати лет от роду…
Сулла прервал ненадолго свою речь и обвел взглядом присутствующих. На глаза ему попался Марий-младший, уже облаченный во взрослую тогу. Корнелия Сулла время от времени бросала на своего возлюбленного безнадежные взгляды. Теперь он стал для нее почти недоступен. Аврелия и Юлия тоже были здесь. Но если Юлия рыдала и поддерживала вконец обессилевшую Элию, то Аврелия стояла прямо, с сухими глазами, с лицом скорее мрачным, чем горестным. Луций Корнелий продолжал:
— Мой сын был прекрасным юношей, достойным любви и забот. Его мать умерла, когда он был еще маленьким, но мачеха сумела восполнить эту утрату. Со временем он бы стал достойным отпрыском благородного патрицианского рода, ибо он был воспитан, умен, любознателен и мужествен. Во время моего путешествия на Восток для встречи с царями Понта и Армении он был рядом и отважно переносил все выпавшие нам опасности и лишения. Он присутствовал на моей беседе с парфянскими послами и был бы лучшей кандидатурой из молодых людей его поколения для продолжения подобных дипломатических миссий. Он был моим ближайшим соратником и последователем. Судьбою уготовано, чтобы болезнь подкосила его дома, в Риме. Тем хуже для Рима, тем горше для меня и моей семьи. Я хороню его, преисполненный огромной любви и необъятного горя.
173 
