Особенно,... 
44 
Я сажусь на скамейку, закуриваю сигарету, замечаю два таксофона, вспоминаю, что раньше таксофонов не было. Несколько матерей забирают детей из школы, дети, заметив их, через двор несутся к ним в объятия, и вид детей, бегущих по асфальту, умиротворяет меня. Я обнаруживаю, что вхожу в старый одноэтажный дом, твердо уверенный, что здесь в третьем классе находилась моя классная комната.
Здание подготовлено к сносу. Рядом с заброшенным домом находится старый кафетерий, он пустой, и его тоже сносят. Краска на обоих зданиях поблекла, отваливается большими бледно-зелеными кусками.
Я иду к другому зданию, захожу в открытую дверь. На доске написано задание на дом; внимательно прочитав его, прохожу к шкафчикам, но не могу найти свой. Не могу вспомнить, который был мой. Иду в мужскую уборную, выдавливаю жидкого мыла. Подбираю в аудитории пожелтевший журнал, беру несколько нот на рояле. Я играл на рояле, этом же рояле, на рождественском вечере во втором классе; беру еще несколько аккордов того старого гимна, они звенят в пустой аудитории, отдаваясь эхом. Почему-то я пугаюсь и оставляю комнату. На улице двое ребят играют в гандбол. Игра, о существовании которой я забыл. Выхожу из школы не оборачиваясь, сажусь в машину и уезжаю.
* * *
В тот же самый день в старом круглом пассаже на бульваре Уэствуд я встречаю Джулиана. Он играет в «Космических захватчиков», я подхожу и встаю рядом. Джулиан выглядит усталым, говорит медленно, я спрашиваю, где он был, он отвечает – здесь, в округе, я спрашиваю о деньгах, говорю, что скоро уезжаю. Джулиан говорит, есть кое-какие проблемы, но если я поеду с ним к одному чуваку, тот может все уладить.
– Что за чувак-то? – спрашиваю я.
– Это чувак… – Выждав, Джулиан сметает целый ряд пришельцев. – Это чувак – чувак, которого я знаю. Он даст тебе денег.
Джулиан теряет бойца, что-то бормочет.
– А почему тебе не взять их самому? А потом привезти мне? – говорю я.
Джулиан отрывается от игры, смотрит на меня.
– Подожди минуточку, – говорит он и выходит из пассажа.
Вернувшись, сообщает, что, если мне нужны деньги, я должен поехать с ним сейчас.
– Я совсем не хочу.
– Тогда, Клей, до скорой встречи, – говорит Джулиан.
– Подожди…
– Что такое? Ты едешь или нет? Тебе нужны деньги?
– Но почему мы должны делать это таким образом?
– Потому что… – Вот все, что произносит Джулиан.
– Мы не можем это решить по-другому? Пауза.
– Джулиан?
– Тебе нужны твои деньги или нет?
– Джулиан.
– Тебе нужны твои деньги или нет, Клей?
– Да.
– Тогда давай поехали. Мы уходим из пассажа.
* * *
Апартаменты Финна на бульваре Уилшир, недалеко от пентхауса Рипа. Джулиан говорит, что знает Финна шесть, может, семь месяцев, но по его лицу я понимаю, что он бывал у Финна намного раньше, слишком давно. Служитель на стоянке знает его машину и позволяет встать под вывеской «Только для грузового транспорта». Джулиан машет швейцару, сидящему на скамейке, Чтобы попасть к Финну, надо подняться на лифте, Джулиан нажимает «П» – пентхаус. Лифт пуст, Джулиан начинает громко петь старую песню Beach Boys , я прислоняюсь к стенке лифта; когда Джулиан замолкает, делаю глубокий вдох. Я рассматриваю свое отражение: светлые волосы чересчур коротко подстрижены, глубокий загар, темные очки.
Чтобы попасть к двери Финна, проходим сквозь мрак коридора, Джулиан звонит. Дверь открывает мальчик лет пятнадцати, с обесцвеченными светлыми волосами, загорелый, с крутым видом большинства серфингистов Вениса или Малибу. В парне, на котором лишь серые шорты, я узнаю мальчика, выходившего от Рипа в тот день, когда дилер должен был встретить меня в «Кафе-казино»; не это ли Финн? Или Финн спит с этим серфингистом? Мысль заставляет меня напрячься, почувствовать холодок в животе. Джулиан знает, где «офис» Финна, в котором Финн ведет свои дела. Почему-то я становлюсь подозрительным и нервным. Джулиан подходит к белой двери, открывает ее, мы входим в очень просторную, абсолютно белую комнату с двумя окнами во всю стену и зеркальным потолком; у меня кружится голова, я едва не теряю равновесие. Я замечаю, что из комнаты виден пентхаус отца в Сенчури-Сити, на меня накатывает паранойя; я начинаю размышлять, может ли отец видеть меня.
– Эй, эй, эй. Мой лучший мальчик. Финн сидит за большим столом, ему, может быть, лет двадцать пять – тридцать, светлый, загорелый, неприметной внешности. На столе – ничего, за исключением телефона, конверта с именем Финна, двух маленьких серебряных бутылочек. еще на столе стеклянное пресс-папье с заточенной внутри маленькой рыбкой, глаза глядят беспомощно, словно просят об освобождении; я думаю, мертва ли рыба и имеет ли это значение.
44 
