Особенно,... 
63 
24 июля, пятница. По-своему наводят тоску и скуку и перемены, происходящие у меня в квартире, — я имею в виду переезд Урсулы и Теренса, который все еще потихоньку шипит (его подтачивает неизлечимая паранойя) из-за своей нелепой шлюшки Джун. Моя квартира — это квартира старшего сына: она спланирована для одного человека — для меня. Просторная гостиная с лепным карнизом, тесно сомкнутые ряды книжных стеллажей и блистающие белизной окна были во время оно обширной сценой, по которой блаженные молодые Райдинги могли задумчиво бродить взад и вперед… В эти дни кажется, что мое цивилизованное орлиное гнездо разделило участь всех соседних кварталов, превратилось в субконтинент, где не смолкают чужие голоса, мелькает чужая одежда, кишат чужие нужды. Урсула действительно способна перевернуть все вверх ногами, а Теренс, который сейчас фактически бродяга, учуял, что если Райдинги могут быть нечистоплотными, то какой спрос с него Сервиса. Картины поистине раблезианской мерзости стали обычным делом на первом этаже, и надо обладать ясной головой и крепким желудком, чтобы пробраться сквозь эту громыхающую вонючую лавку старьевщика в загаженную ванную. Урсула, кстати, вполне уютно устроилась в маленькой гардеробной: при нормальных условиях я не имел бы ничего против ее пропыленной свалки брошенных платьев и нестираного белья, против залежей украшений и словно развороченного бомбой кладбища использованной косметики. Просто есть что-то унизительное и недостойное в том, что девчоночий, патрицианский (то есть, по сути, лишенный услужливого присмотра) беспорядок моей сестры мешается с апатичной неряшливостью Теренса: ее грязные чулки валяются в мусорной корзине в обнимку с пивными бутылками и журнальными красотками Теренса; его растрепанная, кишащая микробами зубная щетка и расческа с рыжеватыми, застрявшими между зубьев прядями лежат вперемешку с ее тюбиками губной помады и заколками. Более того, они определенно сплотились в небольшую общину и зачастую таскают вместе полуфабрикаты с Квинсуэй и заваривают чай и кофе в электрическом чайнике, который я вынудил Теренса купить. Порой я чувствую — возвращаясь запоздно и вешая пиджак в большой шкаф, которым все еще пользуюсь в комнате Урсулы, — что это я вторгаюсь сюда без всякого на то права; они в это время болтают, сидя на кровати, или слушают нелепый проигрыватель Теренса, или просто занимаются какой-нибудь ерундой, довольные близостью друг друга, и это я оказываюсь не к месту, слишком блестящий, пользующийся слишком большим спросом, слишком далеко ушедший вперед. (Это совершенно сбивает с толку, когда думаешь о том, что начиная с момента достижения зрелости вся жизнь молодых Райдингов была направлена лишь на то, чтобы избежать общества их названого брата — этого невесть откуда взявшегося хныкалки с его вечно спадающими носками.) Почему Урсула все реже выходит из дому? Чем она заполняет свои дни? В чем ее жизнь? Я замкнул круг, собственным присутствием украшая бесконечные вечера, прогулки и коктейли ее сверстниц. Она выбиралась в Эскот, Уимблдон и Хенли или просто пила чай в компании своих друзей (где-то они теперь, все эти друзья? Жаль, что ничьи дочери больше не «выезжают в свет», разве только еврейки). Думаю, нельзя допустить, чтобы моя сестра погрязла в трущобном мире Теренса, мире дешевых закусочных и обшарпанных спален-гостиных, мире случайностей и краха. Для этого надо: а) самому чаще вытаскивать ее куда-нибудь, б) подбить ее на то, чтобы она тайком приходила ко мне по ночам — развлечение для меня и символическое избавление от «подполья», в) запретить Теренсу завлекать ее в свою комнату. (Кстати, Т. стал таким, каким был когда-то, — покладистым, вечно уставшим. Похоже, теперь он обрел свой подлинный статус. Не так ли?)
30 июля, четверг. Скука, скука, скука. Вчера вечером присутствовал (не отвертеться) на фактически несъедобном ужине у Стайлзов в их омерзительном доме. Кто знает, возможно, я брошу эту работу, подышу себе что-нибудь другое, не обращая внимания на все их посулы и мольбы (они уже предложили увеличить мне зарплату. Но мне деньги не нужны). Новые карьеры мелькают передо мной, как карты в руках фокусника… Дипломатия: довольно забавно, дом за границей, армия слуг (пара пустяков для человека с моими связями, даром общительности и способностью к языкам). Издательское дело? Вполне увлекательно, несмотря на смехотворные деньги, к тому же, вероятно, и коллеги окажутся более или менее приемлемыми (а разве не заманчива перспектива создавать новые имена? для этого, разумеется, нужна легкая рука). Политика… харизма (за этим дело не станет), высокие доходы, секретарши, привилегии (но, как правило, политики — набитые дураки). Деловой мир, Сити! Нет, только не Сити, определенно не Сити. По-своему привлекательно и сочинительство; несколько набросков — стихотворения в прозе — уже принесли мне небольшой, но шумный succès [12]… Не знаю, быть может, отправлюсь путешествовать. Лоскутное одеяло Европы, ржавый треугольник Индии, зеленое сукно России и Урала, лакированная креветка Японии. Посмотреть мир, пока он еще держится. Сегодня я возвращался домой пропитанный городской грязью, с въевшейся во все поры скукой, и когда я вышел из пасти подземки и окунулся в горластый ад Квинсуэй, усыпанный пивными банками, с молодежью, жующей какую-то дрянь прямо на улице, я подумал о своей сестре, об ожидающей меня ванне, чашке чая, начатой книге, о благостном вечере впереди (и возможно, какой-нибудь дополнительной милости со стороны Урсулы, когда погаснет свет). Сняв перчатки, я прошел прямо в комнату Теренса. Никого. Притихшая, вымершая квартира. Я направился в освещенную продымленным светом гардеробную. Сквозь туман разочарования я заметил следы поспешного и возбужденного ухода. Беспорядочно брошенное на полу платье заставило меня шумно перевести дух. Сердце больно защемило при виде составленных носками вместе отвергнутых туфель, каблуки которых показывали двадцать минут седьмого.
63 
