Особенно,... 
80 
— Что, стриптиз?
— Ну вроде.
— Что значит «ну вроде»? Ты раздевалась или ты не раздевалась?
— Ну, я вроде как бы сняла тенниску. И джинсы.
— Тогда о каких его проблемах ты толкуешь? По мне, так у него вообще никаких проблем нет.
— Нет, но потом он не… у него не…
— У меня иногда тоже не.
— Нет, но он так далеко и не заходил. Это было ужасно. Правда. Это было ужасно.
— В каком смысле?
Рассказ получался интересный и не без оснований утешительный. Но мне все это казалось странно далеким, и я даже чувствовал себя покровительственно. Семейное дело.
— Он заплакал, — сказала Джен. — Очень громко. Это было ужасно. Видеть, как он плачет. Видеть, как он так плачет.
— Из-за чего — из-за того, что у него не?…
— Думаю, из-за этого тоже. А еще из-за того, что он педик и неудачник. Из-за того что сестренка его свихнулась. Он сказал, что если она совсем свихнется, то и он тоже. Ну — из-за всего. Вид у него был еще тот — совсем замудоханный.
Я опять закурил. Я вновь ощутил ту укрепляющую холодность, которая столько раз за последнее время придавала мне силы. И я сказал — но теперь эта мысль уже утратила остроту:
— В общем, так или иначе, ты с ним переспала бы. Если, конечно, у него…
Джен выдержала мой взгляд.
— Да. И с тобой бы тоже. Если бы и у тебя все было в порядке.
— Но почему ты не осталась, черт побери? Почему не осталась?
— Я собиралась остаться! Но он сказал, что мне лучше уйти. Сказал, что ты не вернешься, а может, вернешься и привезешь с собой его сестру. Что-то в этом роде.
— Значит, вот как все было.
— Я просила его сказать тебе, чтобы ты мне перезвонил. Но ты так и не перезвонил.
— А он мне так ничего и не сказал.
— Так, выходит, он тебе ничего не передал?
— Нет. Но теперь все в порядке.
Итак, наконец мы знаем. Итак, наконец мы узнаем многое из того, чего не знали раньше. (По крайней мере я не знал — а вы?) Боже. Все это слегка настораживает, верно? Я хотел сделать ему больно — хотел разбудить его воображение, заставить его увидеть разницу между ним и всем остальным, — но мстить оказалось почти не за что. Теперь ясно видно, из-за чего он такой замудоханный. И она тоже.
Но теперь я их больше не боюсь. И никогда больше не позволю им пробудить во мне чувство вины. Теперь они чужие, которых следует пожалеть, принять в расчет и оставить. Мир, к которому они принадлежали, исчез. Его больше не существует; все, что осталось, мусор, отбросы.
В тот вечер, когда многое в наших жизнях переменилось к лучшему, в тот вечер, когда все встало на свои места, я столкнулся с Грегори в коридоре. Он возвращался из своей дурацкой «галереи», а я собирался с книжкой до Квинсуэй — поужинать где-нибудь подороже.
— Привет, — сказали мы одновременно.
Грегори снял пальто, вид у него был больной и измученный. Да, что-то он опускается, подумал я: одежда у него уже далеко не та.
— Как поживаешь? — агрессивно спросил я, натягивая новые перчатки.
Несмотря на мою уверенную позу и рискованную близость, Грегори повернулся и посмотрел мне в глаза.
— Отлично, — сказал он.
— Хорошо. А как дела в галерее?
— Отлично, — сказал он.
— Хорошо. Тебе по-прежнему там нравится?
— Пожалуй, не буду снимать пальто, — неуверенно произнес он.
Накинув пальто на свои узкие, покатые плечи, он стал подниматься по лестнице.
— Урсула у себя, — громко сказал я. — Хандрит, как обычно. Сходи подбодри ее, чего же ты?
С этими словами я захлопнул дверь у него перед носом и прогулочным шагом, ухмыляясь, направился к лифту. За наклонным окном мне были видны прохожие, которых несло по улице, как опавшие листья.
Поужинал я на славу. Теперь у меня очень много этих забавных бумажек, которые люди называют деньгами, и, похоже, я могу делать почти все, что мне нравится. Добрый вечер! Рады снова вас видеть! Да, не знаю, но водки с тоником я точно не хочу. Креветки в горшочке, если можно, и, как обычно, филей. Звучит замечательно. И графин — чего? — красного? Спасибо. Нет, я больше не хочу смотреть меню, я его и так наизусть знаю! Так что, пожалуйста, кофе и — дайте-ка подумать — как насчет большой порции бренди??? Здесь я чувствую себя крутым. И я действительно крутой здесь — пришло время сказать это. ресторан — традиционный, семейный итальянский ресторанчик на площади — полон одутловатых мужчин с грубыми лицами и мускулистыми животиками, полон женщин с жесткими складками вокруг развратных ртов и нечищеными зубами, женщин, которым с виду не очень нравится спать с мужчинами, но которым чертовски хорошо, когда они это делают. По правде сказать, мужчины здесь зачастую фантастически отвратительны — жлобам все позволено, что с них взять — и неуклюже пытаются подступиться к экзотическим блюдам, которые они ворчливо заказывают по-матерински заботливым официанткам («Ты, придурок, лимон сверху клади», — услышал я, как один гурман советовал своему менее искушенному другу). Но, сказать по правде, и женщины редко на меня поглядывают; возможно, я представляюсь им заурядным жлобом; а возможно, кажусь слишком величественным и загадочным с моей книжкой в бумажной обложке, с моими сигаретами и вином и относительной сдержанностью, сидящим в одиночестве в этом переполненном месте.
80 
