Последние отзывы

  126  

— Это крест, который нам суждено нести, — сказала она невнятно.

Гай, изогнув пульсирующую шею, поцеловал ее в полуоткрытые, полупроснувшиеся губы, от которых пахло жаром и сновидениями. Он бдительно лежал с нею рядом, и надеясь, и не надеясь. О, эта легкая рассветная горячка, когда тело по-детски утомлено и расслаблено, наполнено странными звонами, покалываниями и наклонностями; такое случалось во время совместных бессонных ночей после летних балов и, гораздо раньше, на исходе ночей, заполненных отважными и стойкими занятиями. Является ли «Троил и Крессида» антикомедией? Изложите этапы формирования Особых Отношений^[59]… Гая, по правде сказать, одолевала сейчас едва ли не гротескная эрекция — кожа натянулась там туго, как на барабане. Его вспомогательное сердце, которое отказывалось стать невостребованным или не принимаемым всерьез. Просто прижаться поплотнее к простыне, и, возможно, очень легко будет…

— Я этим займусь, — пробормотала Хоуп, выскальзывая из постели со спокойной животной покорностью, — ибо отчаянные вопли Мармадюка достигли такой громкости и тембра, при которых не в состоянии спать никакая мать. Было утро. Наступил другой день.

Он повернулся на спину. Перед его мысленным взором вертелась эта игрушка, которую он подарил Николь, — округлая, голубая, похожая на миниатюру викторианской эпохи. Символ настоящей планеты, он и сам был настоящей вещью. Тремя жестокими ударами с ней, вне сомнения, можно было бы покончить. Но все соображения — включая брезгливость, еще одну разновидность amour propre ^[60], и мысль о том, какую грязь все это оставит, — сочетались, как обычно, чтобы удержать его руку.

Вряд ли кто захочет играть с этим подобным образом.

Двумя днями позже Гай сделал нечто вполне обыденное. А затем произошло нечто странное.

Он помог слепому перейти через улицу. А затем произошло нечто странное.

На Райфл-лейн у «зебры» пешеходного перехода стоял слепой — совершенно древний старик. Стройный, стремительный, размашисто шагающий Гай замедлил ход, когда его увидел. Это, возможно, не было заурядным зрелищем, более не было. Теперь на улицах не так уж часто можно увидеть слепых. Не так уж часто — глубоких старцев. Они сидят по домам. Они не выходят наружу, больше не выходят. В этом году — нет.

Высокий, тощий старик стоял со свойственной слепцам прямотой, слегка откинувшись назад, меж тем как полноправные властители мостовых и тротуаров крест-накрест сновали мимо. Некоторая неуверенность его позы позволяла предположить, что стоял он там довольно долго, хотя и не выказывал какого-либо страдания. В сущности, он даже улыбался. Гай шагнул вперед и тронул старика за плечо. «Не возьмете ли меня за руку, сэр?» — сказал он. «Вот так, вот так», — повторял он, ведя его за собою и побуждая то ускорить, то замедлить шаг. На противоположном тротуаре Гай предложил слепому сопроводить его и дальше — домой, куда угодно. Незрячие глаза в изумлении уставились в сторону его голоса. Гай пожал плечами: окажи в наши дни простейшую любезность, и все глядят на тебя так, словно ты свихнулся. А затем изумление стало взаимным, ибо слепец, постукивая своей тросточкой, добрался до ближайшей стены, уронил голову и применил свои глаза для того дела, с которым они все еще хорошо справлялись. Слезы потекли из них с достаточной легкостью.

Гай снова приблизился к слепому, испытывая смущение и что-то вроде паники.

— Оставьте его, — сказал один из наблюдавших эту сцену.

— Да оставь ты его в покое, мать-перемать, — посоветовал другой.

Гай под непрекращающимся дождем побрел восвояси. Несколькими часами позже, когда он был уже дома и его смятенность и сердцебиение начали успокаиваться, ему вспомнилось нечто, о чем он где-то читал… о путешественнике и голодающем племени. Как, бишь, там было? Антрополог в пробковом шлеме вновь посетил племя, которое превозносил когда-то за царившее в нем добросердечие. Но на сей раз племя голодало; вся еда, какая там только имелась, доставалась сильным; и сильные смеялись над слабыми, над хрупкими, увядающими слабыми; и слабые тоже смеялись. Слабые тоже смеялись, разделяя буйную веселость, занявшую место всех прочих, исчезнувших чувств. Как-то раз одна старуха ковыляла по краю обрыва. Кто-то из сильных, проходивший мимо, — этакий знаток яств, кичливый чемпион по жратве — любезно столкнул ее с края, лягнув под зад. И вот, когда она лежала там и смеялась, путешественник поспешно бросился к ней, чтобы как-то утешить. Но утешение оказалось для нее невыносимым. Пара ласковых прикосновений, мягкие слова, рука помощи — вот что заставило женщину разразиться слезами. Действительность казалась вполне приемлемой — по сути, полной веселья, — пока не довелось снова почувствовать, каково это, когда люди добры. Тогда действительность стала нестерпимой. Потому-то и расплакалась старуха. Потому-то и расплакался слепой. Они могли мириться с жизнью, покуда никто вокруг не был добр.

  126