Последние отзывы

  231  

— Я намерен завершить свою подготовку где-нибудь в другом месте.

Угрюмый красавец Ричард, как было условлено, находился в офисе, чтобы впустить туда Гая. Какое-то время они стояли там среди японской мебели, обсуждая свое финансовое положение. Мир, о котором они сейчас говорили, составлял не более половины процента реальности Гая; для Ричарда же он всегда был всем.

— Мы справимся, других вариантов я не вижу, — сказал Ричард. — Это, конечно же, страна идиотов.

— Согласен, — сказал Гай. Каждый раз, когда глаза их встречались, Ричард, казалось, отодвигался от него еще на дюйм, как бы для того, чтобы увеличить расстояние между собой и Гаем, одетым с непозволительной небрежностью. Полагаю (подумал Гай), полагаю, я выгляжу, как… — Согласен, — сказал он еще раз.

— Знаешь, какое там новое выражение в ходу? Слабительная война.

— Серьезно?

— Бедное старое устрашение^[95] в плохой форме, так что надо его слегка подтолкнуть. Два города. Здорово, правда? После слабительной войны всем нам очень полегчает.

Ричард рассмеялся, и Гай рассмеялся тоже, по-настоящему развеселившись. Это, конечно, было бы уместно, если бы ничто не имело значения. Но такая неопределенная веселость, возможно, и была необходимым условием для того, чтобы ничто не имело значения. Около года назад он справился наконец с «Холокостом» Мартина Гилберта и угрюмо подумал, что эта книга, в которой насчитывается более тысячи страниц, вполне может рассматриваться как сокровищница германского юмора… Гай подошел к своему столу и позвонил отцу по прямой линии. Соединили его быстро, но все же пришлось продираться через весь штат: убывающая плотность гишпанской тарабарщины уступила место судебным препонам, творимым разными управляющими, секретарями, юристами и прочими егерями-охранниками.

— Это не имеет никакого отношения к его работе, — раз за разом повторял он какому-то мистеру Талкингхорну. — Дело личное. И весьма срочное.

В конце концов его отец в изнеможении добрался-таки до линии, как будто трубка была еще одним бременем, которое его просили взвалить себе на плечи.

— О чем речь?

— Я не могу сейчас об этом говорить. Дело слишком уж деликатное.

— Но в чем оно состоит?

Гай сказал, в чем состоит дело.

— Что ж, говорить здесь особо не о чем, так ведь? Я тебя… я говорю тебе «о'кей». Все к лучшему, дорогой мой мальчик. Рад, что мы поговорили.

Через несколько секунд в дверь постучал и вошел Ричард.

— Ты абсолютно прав, — сказал Гай. — Это просто мыльный пузырь. Скоро он лопнет.

Гай пришел в офис не для того, чтобы разговаривать с Ричардом. Он пришел туда за своим паспортом и проездными документами — а еще за своей запасной тросточкой, прислоненной к стене возле двери. Увидев ее, он тотчас испытал прилив бодрости. Когда он направился к ней, Ричард, доводившийся ему младшим братом, сказал:

— Зачем же ты тогда собираешься в Нью-Йорк? У тебя что, грыжа? Или что-нибудь еще? Я подслушивал по параллельному. Звучало так, словно ты очень ловко все изгадил… Да ты сдурел!

Гай опустил голову, уставившись в пол. Ричард, конечно, не поймет, но он никогда в жизни не чувствовал себя более счастливым. Гай поднял взгляд к потолку.

— Ты не поймешь, — сказал он, — но я никогда в жизни не чувствовал себя более счастливым.

— Ты сдурел, — сказал Ричард.

Гай на метро доехал до Стрэнда, где купил дорожную сумку и кучу нового барахла, которое в нее уложил. В блаженной тишине, царившей в универмаге, он из отдела мужского платья прошел в отдел платья женского: хотел найти шелковый шарф для матери Хоуп, а еще один — для Николь, раз уж он здесь оказался. Своды и галереи этого отдела, многообразие покроев и цветов удивили и впечатлили его. По сравнению со всем этим мужчины расхаживали в униформе. Но тогда… Но тогда про нынешние дни (и это, в каком-то смысле, продолжается уже полвека) можно сказать: мы все в униформе. И притом не добровольцы, а мужчины и женщины, подвергаемые давлению, рыдающие рекруты. Дети, которые цепочкой переходят через дорогу по «зебре», извиваясь наподобие какой-нибудь анаконды, облачены в униформу. Старая дама, что стоит вон там и никак не решается выбрать себе шляпку, тоже в униформе. И младенцы наши рождаются отнюдь не голенькими, а в униформе — в крохотных моряцких костюмчиках. Тяжело для любви. Тяжело для любви, когда каждого таким вот манером загоняют в армию. Любить становится тяжело.

  231