Эдвард вскрикнул. Ему наконец удалось подняться со стула и встать перед ней.
— Нет! Это неправда. Это не может быть правдой. Боже мой! Кто сказал такое?
— Ты не знаешь этого человека. Он размышлял и высказывал предположения. Это всех так сильно интересовало. Ужасная непонятная трагедия всегда привлекает людей.
— Но ты ведь так не думаешь?
— Нет, не думаю. Правда не думаю. И никогда не думала. Но я должна была спросить, чтобы избавиться от этой мысли. Теперь ее нет.
— Она ушла от тебя ко мне. Теперь я буду постоянно думать, что люди так считают.
Эдвард тут же пожалел об этих словах. Если у нее была какая-то ужасная мысль, разве он не должен принять на себя это бремя и радоваться тому, что взял ее боль на себя? А сказанные только что слова означали, что его больше волновала собственная репутация, чем смерть Марка.
— Черт возьми, — сказал он, — мне очень, очень жаль, что тебе пришлось выслушивать такие ужасные предположения и спекуляции.
Он подошел к окну, потом вернулся назад. Ему хотелось рыдать и рвать на себе волосы.
Брауни, ссутулившаяся на своем стуле, чуть нахмурилась, глядя на него. Она скрестила ноги, одернула юбку и вздохнула.
— Ну вот и все. Я верю всему, что ты говоришь.
— Да. Едва ли может быть хуже. Я имею в виду то, что случилось на самом деле. Я обманул его и бросил, а значит — убил.
— Пожалуйста, не говори так. Неужели ты не видишь, мне легче, если я могу… могу понять тебя и сочувствовать…
— Ты хочешь сказать, если можешь простить меня.
— Да, если угодно, пусть так.
— И ты прощаешь?
— Да, — ответила она глухим скорбным голосом.
«А каким еще голосом могла она это сказать?» — подумал Эдвард. Брауни и так дала ему слишком много, так неужели он будет рыдать и жаловаться, если она не дала ему еще больше? Сегодня она не была похожа на Марка. Возможно, она была похожа на свою мать.
— Ты справедливый судья, — сказал он. — Спасибо… итак, со мной покончено, теперь меня можно отправить на помойку. А как насчет твоей матери? Ты говорила, вдруг я смогу помочь ей.
— Она по-прежнему тебя ненавидит.
— Кто-то мне сказал, что ненависть убивает. Может быть, ее ненависть убьет меня. А может, так оно и к лучшему — свершившееся правосудие.
— Ты говоришь ужасные вещи. Ненависть убивает того, кто ненавидит. Моя несчастная мать почти помешалась на этом.
— Вот еще одно мое преступление.
— Последствия какого-то поступка могут долго напоминать о себе.
— И что мне с этим делать?
— Ничего. Я думала, ты как-нибудь сможешь ей помочь, но сейчас я этого не вижу. Скажем так: пусть тебя это не заботит.
Он вдруг понял: «Она ненавидит меня. Брауни меня ненавидит. Но это невозможно, это убийственно».
— А если я встречусь с ней? Или напишу ей?
— Нет. Я передам ей кое-что из того, что ты мне рассказал… все, что необходимо…
— Могу я сделать для тебя что-нибудь еще?
— Нет. Ты был очень терпелив.
— Терпелив! Боже милостивый!
Брауни встала и стала тереть руками лицо, разглаживая свой крупный белый лоб, потом завела за уши тусклые волосы и зевнула.
Эдвард отступил от нее. Брюки у него все еще были мокрые, нагревшиеся, но мокрые. Брауни выключила обогреватель. Они направились к двери, но остановились. Брауни поправила воротничок своей блузки. Эдвард вдруг понял, что за все время их разговора так толком и не взглянул на нее. Секунду они смотрели друг на друга, потом отвели глаза.
— Ну, до свидания и спасибо, — сказала она.
Эдвард отчаянно пытался изобрести что-нибудь для продолжения разговора, но тщетно. Он почувствовал что-то мокрое у себя на боку, залез в карман пиджака и извлек оттуда приготовленный наспех сэндвич с джемом, превратившийся в красноватое месиво.
— Что это? — спросила Брауни.
— Сэндвич с джемом. Я о нем совершенно забыл. Наверное, раздавил об стул. Я его сунул в карман… не успел позавтракать…
Они могли бы рассмеяться, но не стали. Брауни слабо улыбнулась.
— Можно его куда-нибудь выбросить?
Он держал сэндвич в руке.
— Давай мне.
Брауни взяла сэндвич и с силой швырнула его в очаг, в золу, а потом вытерла руки о юбку.
У Эдварда слезы стояли в глазах. Черный отчаянный страх заполнил его почти целиком.
— Хочешь, я приготовлю тебе сэндвич? Хотя нет… я же выбросила всю еду.
— Ничего страшного. Я поем… там…