210 
Когда он посмотрел в сторону желтого Лингамского камня, лучи солнца ударили ему в лицо, ослепив его. Кто-то сидел на каннелированной колонне, образующей пьедестал. Это была Беттина.
— Привет, — сказал Эдвард. — Я подумал, а вдруг найду тебя здесь.
— Привет, Эдвард, — ответила Беттина. — Я думала, а вдруг ты придешь.
Беттина тоже подстриглась, хотя не так коротко, как Илона. Ее непричесанные и неровные волосы доходили почти до плеч. Наверное, она обкорнала их сама — быстро и с остервенением. Эдвард представил себе Беттину вечером перед зеркалом, со злыми глазами, вооруженную длинными ножницами. Неожиданно для себя самого он спросил:
— Что ты сделала с волосами? С теми, которые отрезала.
— Сожгла.
На ней было одно из ее «хороших» платьев в цветочек, не домотканых, а из легкого хлопка; она сидела, подтянув юбку до колен и обнажив длинные загорелые голые ноги в сандалиях. Когда Беттина наклонялась вперед, ее длинное ожерелье чуть раскачивалось. Заметив взгляд Эдварда, она приспустила юбку.
После паузы он сказал:
— Те растения — их нужно полить. В холле.
— Да. Нужно.
Подстриженная Беттина выглядела моложе, умнее, привлекательнее, она походила на небрежного модного юношу. Эдвард впервые воспринимал ее вне привычного трио, как отдельную личность с независимой судьбой, и это тронуло его сердце. Он заметил, что Беттина похожа на Джесса, и видел или угадывал собственное зеркальное отображение в ее лице, когда она щурила светло-серые глаза или откидывала назад волосы. Она не улыбалась, а рассматривала Эдварда с недобрым любопытством.
— Ты носишь перстень Джесса, — сказала она.
— Да. Он мой. Джесс дал мне его.
«Это, конечно, неправда», — подумал Эдвард. Но другого ответа не было. Он не собирался отдавать перстень.
— Я вижу, тополей больше нет, — произнес он, хотя собирался сказать: «их спилили».
— Да, мы попросили их спилить.
— Но денег вам теперь, наверное, хватает?
Беттина молча взглянула на него, и вопрос остался без ответа.
Эдвард сел на траву и почувствовал, что земля теплая.
— Почему трава здесь такая невысокая?
— Лесовики приводят сюда овец.
— Зачем Мэй пригласила меня в Сигард?
— Она считала, что это ее долг, после того как получила письмо Томаса Маккаскервиля.
— Письмо Томаса Маккаскервиля?
— Да. А ты разве не знал? Он рассказал ей, что с тобой случилось, сообщил, что у тебя депрессия и тебе необходимы перемены. Он предложил нам пригласить тебя, вот мы и пригласили.
— Ты хочешь сказать, это была не ваша идея?
— Нет. А ты решил, мы вдруг поняли, что не можем без тебя обойтись?
— Да, — сказал Эдвард. — Я так решил. Но твои слова многое меняют.
Выходит, это все устроил Томас. Может быть, он понял, что Эдвард сбежит, и хотел точно знать куда. А Эдварду тогда, да и теперь, было необходимо найти место, где ему будут рады.
— Не понимаю, что они меняют, — сказала Беттина. — Мы ведь могли отказаться. Но мы тебя пригласили. Мы были рады твоему приезду.
— Были?
— Эдвард, почему ты считаешь меня врагом?
— Я так не считаю. Хотя нет, считаю.
Он боялся ее. Но что она могла сделать ему теперь, когда Джесс умер?
Беттина не стала больше ни о чем спрашивать, как не стала оспаривать, что она его враг. Она вздохнула и отвернулась.
Что ж, по крайней мере, Джессу он был нужен. Этого у него не отнять.
— Джесс хотел меня видеть, очень хотел. Он мне сам сказал.
— Он мог сказать что угодно. Ты, видимо, не понял, насколько Джесс был не в себе. Он даже не знал, кто ты такой. Все время спрашивал: «Кто этот мальчик?» Мы ему говорили, но он опять забывал.
— Нет, — ответил Эдвард. — Он прекрасно знал, кто я такой. Он говорил, что писал мне. Я не получил от него ни одного письма. Думаю, кто-то их уничтожил.
— Джесс просто бредил. Не мог он ничего писать. Он рисовал, но не писал. Единственное, что произвело на него впечатление, — это твое появление с какой-то девицей. Его это расстроило. Он позавидовал.
— Откуда тебе это известно?
— Он сам нам рассказал, откуда же еще. Он нам все говорил. Кстати, а что там была за девица?
— Сестра Марка Уилсдена.
Беттину это не заинтересовало.
— А зачем ты сейчас приехал?
— Увидеть тебя. И узнать о Джессе.
— Что узнать?
— О его смерти. Я не понимаю. Что это было, самоубийство?
210 
