67 
Если бы те давно жившие люди сочиняли пьесы, мы знали бы, что они ощущали. Но записей от них никаких не осталось: ни отметки на коре, ни царапины на камне. Они передавали свои хроники из уст в уши и, скорее всего, не задумывались, что через много сотен лет кто-то, прочитав, к примеру: «Хорса думал о своей чудо-стране», остановится, размышляя, как именно Хорса «думал»: мечтал ли, жаждал ее ощутить под ногами, тосковал по ней…
— Грустно тебе было, Хорса?
— Грустно?
— Ну хорошо, давай сформулируем иначе. Когда ты думал о своем волшебном бреге, что ты чувствовал? Думал ли ты: «Там мой народ, они увидят меня и воскликнут: “Хорса, где был ты, почему так долго? Мы ждали тебя!”» Не чувствовал ли ты себя исключенным из какого-то общего счастья?
— Счастья?
Когда мы посылаем в прошлое эти вопли, они должны звучать вопросами. В ответах нужды нет.
Если я сижу рядом с ровесником и спрашиваю:
— А ты помнишь?… — то слова мои смешиваются в его голове с событиями, вызывают из памяти образы, нас окружает тут же возникшая атмосфера живого общения.
Скажи те же слова молодому современнику — и они падут, как камни в воду.
Спроси о том же Хорсу — и вообще никакой реакции не дождешься.
Может быть, услышь он меня, он бы ответил:
— Нет, друг, ты не понимаешь. Видишь ли, я знаю все о нашей стране: ее деревьях, кустах, птицах, зверях. Но тот, другой берег я видел сверкающим, как утреннее солнце. О нем я ничего не знаю, но должен узнать. Понимаешь меня?
Возможно, именно так бы он ответил, и, пожалуй, я могу его понять и пойму еще многое о нем. Но вопросы мои — вопросы старого римлянина, почти достигшего конца жизненного пути, и о чем они тогда думали, что чувствовали, мы не имеем понятия.
Могут помочь имена. Мы знаем, что Мэйра и Астра, которые были так же далеки от Хорсы, как он от нас, внесли в свою жизнь частицу неба, приняв имена звезд. Хорса — имя звезды, которая называлась так, прежде чем она получила египетское, греческое, наше римское название. Если бы мы знали, что эта звезда тогда означала, мы бы смогли услышать Хорсу. Или вообразить, что слышим. Хорса ждал возвращения своей молодежи, и тягостные мысли мучили его. Трудно было ему переносить эти мысли. Так говорят хроники. Что скажет он Мароне? От этой необходимости не сбежать, не найти новую долину в новом лесу. Конечно, он жалел погибших в пещере пацанов. Но понимал он, что чем скорее наполнятся чрева, тем скорее родятся новые дети. А значит, чем скорее мужчины доберутся до женщин, тем лучше.
Сидя на вершине небольшого холма, он глядел на вершину Расщелины, удивляясь непривычному ракурсу, и увидел вдруг белый дым, взметнувшийся над Расщелиной, и услышал звуки нескольких взрывов. Хорса сразу понял, что произошло. Эти придурки, его молодые храбрецы, не удержались от соблазна швырнуть один-другой валун в зияющую Расщелину.
И они начали сбегаться к нему, группы охотников, мечтающих о новых пещерах, мальчишки, спасенные из пещерного колодца… Они окружили Хорсу, глядели на него, ждали с его стороны ругани и обвинений, но он лишь сказал:
— К женщинам. Давно пора к женщинам.
Они двинулись сначала медленно, но потом Хорса отстал, с ним остались лишь спасенные мальчики.
— Марона разозлится? — спросили они.
— А вы как думаете? — ответил он вопросом на вопрос.
Чем дальше они продвигались, тем лучше видели последствия взрыва. Белая пыль покрывала деревья, скалы, скальный пляж, на котором их когда-то ждали женщины. Белая пыль рассеивалась ветром тонкой пеленой и жутковатого вида облаками, напоминающими громадных призраков. Вдали показались и женщины, а завывающие от страха парни сбавили шаг.
Хорса догнал свое воинство, жмущееся к нему, словно бы ища защиты. Белый дым как будто исходил от женщин. Господствующая над местностью Расщелина уменьшилась вдвое, с нее все еще сыпались мелкие лавины костной пыли, оттуда все еще поднимался белый дым. Море качало и пережевывало накрывшее его белое одеяло. Казалось, что по белому слою на волнах можно пройти. Некоторые женщины, впопыхах пытавшиеся смыть с себя белую пыль, пачкались у воды еще больше и вопили в негодовании. Подальше море, однако, осталось чистым.
Марона увидела Хорсу, но сначала не признала его в кривоногом хромом калеке. А когда узнала, сразу же бросилась к нему.
— Зачем? Зачем ты это сделал? Ты убил Расщелину! Зачем?
Она понимала, что сделали это мужчины, следовательно, Хорса отвечает за содеянное. Обвинения ее звучали истерично, крик искажал испачканное белым лицо.
67 
