Особенно,... 
73 
А все остальное — это просто семилетняя история жизни под охранной тенью дедушкиного брата, почтмейстера из Капруна, который сохранил свое почтовое отделение благодаря тому, что вступил в нацистскую партию, и, поскольку Капрун был тогда так мал, он счел почтовую службу не слишком обременительной, а ношение маски нациста не таким уж большим трудом. И все бы ничего, если бы не наличие одного молодежного клуба, за которым он надзирал, — несколько его членов заподозрили почтмейстера в неискренности и, поймав одного, без охраны, в убогой общей уборной барака гитлерюгенда, сожгли заживо из небольшого эсэсовского огнемета, который он демонстрировал лишь этим утром. Но это случилось тогда, когда война почти уже заканчивалась, и я не думаю, что мои дедушка, бабушка и мать сильно бедствовали или голодали, им помогли продуктовые запасы гениального Эрнста Ватцека-Траммера и те специи, которые моя бабушка предусмотрительно завернула в бобриковое пальто в Вене.
А все остальное содержится в телеграмме Геринга Гитлеру в Линц, который услышал по радио о триумфальной встрече Гитлера в первом австрийском городе. Геринг спросил: «Если энтузиазм столь велик, то почему бы не довести дело до конца?» И Гитлер, разумеется, двинулся вперед и довел дело до конца. Только в одной Вене первая волна арестов гестапо унесла семьдесят шесть тысяч. (И если это не Зан Гланц увез редактора на такси, то не был ли он одним из этих семидесяти шести тысяч? Так что за рулем должен был сидеть именно он.)
А дальше, как я себе это представляю, оставалось лишь ждать появления второго жениха моей матери. Я не хочу сказать, что он оказался менее достойным, чем первый, — или что я осуждаю мою мать за то, что она не позволила Зану Гланцу стать моим отцом. Потому что если и не генетически, то по духу кое-что от Зана Гланца определенно мною унаследовано. Я только хочу показать, как Зан Гланц заразил мою мать идеей обо мне. Даже если он не внес в мое появление ничего другого.
Восьмое наблюдение в зоопарке:
Вторник, 6 июня 1967 @ 2.30 утра
Почти все спали. Одна из Смешанных Водоплавающих Птиц что-то прокричала, провозглашая пророчество или боль от несварения желудка. Я, разумеется, не спал, и мне не верилось, что сон пришел к О. Шратту. Но все остальные наконец-то замолкли.
Я думал: «Откуда им известно, что последняя Большая Гагарка мертва? А эти ирландцы в заливе Тринити — слышали ли они последний стон Большой Гагарки? И вправду ли она сказала: „Я последняя, ни одной больше не осталось“?»
Я слышал, что ирландцы все время пьяны. Откуда им знать, что эта Большая Гагарка, разбившаяся о берег, была последней? Это мог быть заговор. Большие Гагарки могли предчувствовать собственное вымирание и послать мученицу, велев ей сказать, что она последняя. И может, где-то далеко, возможно где-то на пустынном побережье Уэльса, по-прежнему живет племя Больших Гагарок, размножаясь и рассказывая своему потомству о той мученице, что разбилась о берег ради того, чтобы они могли жить, но не быть больше доверчивыми.
Интересно, эта Большая Гагарка — злая птица? Интересно, воинственно ли ее молодое потомство, организовано ли оно в отряды ныряльщиков, которые набрасываются на маленькие лодки рыбаков, распространяющих небылицы, такие же древние и невероятные, как морские чудовища или русалки, — пусть им верят до тех пор, пока Морская Армия Больших Гагарок не будет править на водных пространствах всего мира. Человеческая история пойдет этим путем. Интересно, испытывают ли уцелевшие Большие Гагарки злобу?
Размышлял я также и об О. Шратте. Забавно, что мне пришлось придумать его тезку. Я мысленно вернулся к моему повествованию, правдивому и лживому, и отыскал там другого О. Шратта. Определенно более молодого О. Шратта, чем нынешний сторож. Любопытно, что придуманный мной О. Шратт должен был стать мелким персонажем, статистом, рядовым членом венской нацистской молодежной организации. Разве это не любопытно, а?
Вы только представьте: придуманный мною О. Шратт прожил все те роли статиста, которые я ему отвел, тогда что этот О. Шратт делает сейчас? Чем более подходящим мог бы он заняться, кроме как быть сторожем второй ночной стражи Хитзингерского зоопарка?
Тщательно отобранная автобиография Зигфрида Явотника:
Предыстория II (продолжение)
Я никак не могу рассмотреть отца на этнографической карте Югославии. Он родился в Есенице, в 1919 году, что по меньшей мере делает его хорватом или, возможно, словенцем. Но он явно не был сербом, хотя Вратно Явотник был югославом в самом широком смысле; я думаю, он был единственным югославом, для которого быть сербом или хорватом не имело особой разницы, — и выяснять, чьи у него волосы, хорвата или словенца, было бы абсурдом. Что касается политических убеждений, то они у него были сугубо личными.
73 
