Особенно,... 
87 
Господи, он был ужасен. Он походил на насильника! Штаны заправлены в солдатские ботинки, отстегнутый эполет болтается, электрический фонарик дергается, связку ключей он держал словно жезл.
Возможно, его разум напрягся и разорвался на части, после чего был превращен в абсурдную мешанину некими темными, связанными с приливами и отливами лунными силами. Возможно, О. Шратт переживал за ночь в среднем три трансформации.
Но какой бы цикл сумасшествия ни переживал он сейчас, какова бы ни была эта фаза — он производил на меня гипнотическое впечатление. Я почти целиком выполз на дорожку, я мог бы попасться ему под ноги, если бы он не послал меня, словно пинком, обратно в укрытие, неожиданно рявкнув на Обезьяний Комплекс.
— Рауф! — прорычал он, видимо все еще помня выходку бабуина. — Р-а-а-у-у-ф-ф!
Но все приматы затаились, ненавидя или жалея его.
Когда он снова появился в конце дорожки, он издавал звериный рык.
— А-а-а-ар-р, — тихонько ревел он. — У-у-у-ур-р-р.
Между тем парламентское собрание Животных Смешанной Классификации пыталось сделать вид, будто они сбились в кучу и ходят по кругу без всякой цели. Но О. Шратт прошелся вдоль моей изгороди, не спуская с них глаз. Когда он свернул на дорожку, ведущую к Биргартену, я побежал, скорчившись в три погибели, за загородкой — до самой крайней точки, откуда я мог видеть, как он шел. Медлительная походка мгновенно превратила его в другого человека — наглого, скажу я вам, — он круто развернулся в сторону Животных Смешанной Классификации.
— Не спим, а? — крикнул он так пронзительно, что маленький кианг, дикий тибетский осел, шарахнулся прочь от стада.
О. Шратт развязной походкой двинул дальше к Биргартену — насколько я мог это видеть. Он остановился за пару шагов от Знаменитого Азиатского Черного Медведя, затем О. Шратт наклонился к медвежьей клетке и позвенел перед зверем связкой ключей, словно гонгом.
— Ты меня не обманешь, — крикнул старина О. Шратт, — притворяясь спящим, когда ты затаился в засаде!
В этот момент Азиатский Черный Медведь накинулся всем своим весом на клетку, разразившись неслыханным доселе воем, напугав Диких Кошек до такой степени, что они не осмеливались даже ответить ему ревом, а лишь с шипением фыркали и мяукали: «Накормите нас или не взыщите — я съем старину О. Шратта или кого-нибудь еще. Но в любом случае, о боже, не выпускайте этого Восточного Зверюгу на свободу. О, пожалуйста, не надо!»
Но О. Шратт нагло насмехался; обессиленный от ярости Азиатский Черный Медведь сполз на пол у передней решетки, его огромные передние лапы протянулись сквозь прутья к дорожке с той стороны, где был натянут заградительный канат, — так далеко, как он мог достать, и все же дюймов шести ему не хватило до старины О. Шратта.
А О. Шратт продолжал кривляться, что, должно быть, было проявлением агрессивной фазы его бдения в зоопарке. Я слышал, как он швырнул в медвежий пруд камень.
Но он отошел еще на недостаточно безопасное расстояние от меня; я полагал, что он был у Смешанных Арктических Птиц. Мне казалось, я слышу, как он пускает по пруду камушки — время от времени задевая и возмущая Редких Арктических Птиц.
Пусть О. Шратт отойдет немного подальше. Пусть он дойдет до Жилища Толстокожих, пусть поднимет носорога или позвенит связкой ключей перед носом гиппопотама. Когда между ним и мной будет весь зоопарк, я проберусь в лабиринт Жилища Мелких Млекопитающих, дабы взглянуть, что к чему.
И если у меня хватит времени, старина О., я осуществлю свою задумку. Ее очень легко осуществить. Немного передвинуть оградительный канат — дюймов на шесть или даже на фут ближе к Знаменитому Азиатскому Черному Медведю. Это будет несложно сделать. Этот канат натянут между двумя шестами, они надежно вкопаны, но, разумеется, это не означает, что их нельзя сдвинуть с места.
Как тебе такое, О. Шратт? Просто сдвинуть канат на фут — сделать тебя ближе, чем ты думаешь, старина О., и, когда ты качнешь своей заносчивой башкой, мы полюбуемся, как тебе ее начисто оторвут.
И вот, если только я слышал его, О. Шратт пронзительно закричал, выражая свое сочувствие слонам относительно их параноидального бодрствования. Теперь он отошел достаточно далеко.
Тщательно отобранная автобиография Зигфрида Явотника:
Предыстория II (продолжение)
Гоночный мотоцикл «Гран-при 39» мог развивать мощность до 90 лошадиных сил при 8000 оборотах и выжимать скорость 150 миль в час, если снять лишние детали, но моему отцу позволялось разгоняться не больше чем на 80 миль в час, когда весной 1942 года он сел за руль. Вратно ездил вместе с лишними деталями, к тому же с Готтлибом Ватом в качестве пассажира — постоянным поучающим голосом, нацеленным в слуховое отверстие на индиговом шлеме моего отца.
87 
