Джулия видела, как меняется лицо царя – страдание снова исказило его черты. Но Рамзес нашел в себе силы спокойно ответить Эллиоту:
– Да, никакого представления о прогрессе. Но тогда не было и представления о времени. С рождением нового царя начинался новый отсчет времени. Вы это знаете, конечно. Никто не вел счет на столетия. Я не уверен, что египтяне вообще понимали, что такое столетие…
Абу-Симбел. Наконец-то они добрались до самого грандиозного храма Рамзеса. Из-за жары экскурсия по берегу была очень краткой, но теперь над пустыней лежала прохладная ночь.
Рамзес и Джулия бесшумно спускались по веревочной лестнице в ялик. Джулия накрыла плечи шалью и туто затянула ее. Над мерцающей водной гладью висела низкая луна.
Они переплыли реку, с помощью местного проводника забрались на ожидающих их верблюдов и поехали к гигантскому храму, где сохранились грандиозные статуи Рамзеса Великого.
Это было здорово – ехать верхом на диком страшном звере. Джулия смеялась ветру в лицо, хотя побаивалась смотреть на землю, которая качалась далеко внизу. Правда, когда они остановились, она обрадовалась. Рамзес спрыгнул на землю и помог ей спуститься.
Проводник увел верблюдов. Они стояли одни, Джулия и Рамзес, под звездным небом, овеваемые легким пустынным ветерком. Далеко вдали мерцали огоньки их палаточного лагеря. Джулия видела лампу, светившую сквозь полупрозрачную ткань палатки; она видела крошечный огонек костра, танцующий на ветру, – он мигал, словно бы угасал, но потом снова превращался в сноп желтого пламени.
Они прошли внутрь храма между гигантскими ногами бога-фараона. Если на глаза Рамзеса и набежали слезы, ветер унес их, но вздох его Джулия услышала. Почувствовав, как задрожала его теплая ладонь, она прижалась к нему.
Они шли дальше, рука об руку – его глаза все еще оглядывали величественные статуи.
– Куда ты отправился, – прошептала она, – когда закончилось твое правление? Ты отдал трон Мернептаху и уехал…
– Я забрался на край света. Настолько далеко, насколько хватило смелости. Куда не осмеливался заезжать смертный человек. Я видел обширные леса Британии. Люди там носили шкуры животных, прятались на деревьях и сверху стреляли деревянными стрелами. Я ездил на Дальний Восток; я открывал города, которые теперь навсегда исчезли. Я уже тогда начинал понимать, что эликсир действует на мой мозг так же, как на мышцы. За считанные дни я мог выучить новый язык; я мог… как бы поточнее выразиться… быстро адаптироваться. Но вместе с этим началась путаница.
– Что ты имеешь в виду?
Они остановились и теперь стояли на плотно утрамбованном песке. Царь смотрел на Джулию сверху вниз, и лицо его освещалось мягким сиянием звездного неба.
– Я больше не был Рамзесом. Я больше не был царем. У меня не стало национальности.
– Я понимаю.
– Я говорил себе, что мир как таковой – это все, что мне нужно. А что мне нужно еще, кроме как странствовать, наблюдать? Но это было не так. Я должен был вернуться в Египет.
– Вот тогда ты и захотел умереть.
– И я пошел к фараону, к Рамзесу Третьему, и сказал ему, что хочу стать его стражником. Это случилось тогда, когда я убедился, что меня не берет ни один яд. Даже огонь не смог меня уничтожить. Мне было очень больно, нестерпимо больно, но огонь меня не убил. Я был бессмертен. И это сделал со мной один глоток эликсира. Бессмертен!
– Как это жестоко, – вздохнула Джулия. Она не все поняла, но переспросить не осмеливалась и терпеливо ждала, пока он сам расскажет.
– После храброго Рамзеса Третьего было много других великих цариц и царей. Я приходил к ним, когда мне этого хотелось. И так я стал легендой – призраком человека, который разговаривал только с правителями Египта. Когда я появлялся, это считалось великим знамением. Конечно же у меня была своя тайная жизнь. Я шатался по улицам Тебе-са как самый обычный человек, в поисках друзей, женщин, выпивки.
– Но никто не знал тебя настоящего, не знал твоего секрета? – Джулия покачала головой. – Как ты мог это вынести?
– Да, я больше не мог терпеть, – согласился Рамзес. – И вот тогда я записал свою историю на папирусных свитках, которые твой отец нашел в моей тайной лаборатории. Но в те далекие дни я был храбрее. И меня любили, Джулия. Пойми.
Он помолчал, будто прислушиваясь к ветру.
– Мне поклонялись, – продолжал он. – Как будто я все-таки умер и стал тем, кем объявил себя, – стражником царского дома. Защитником правителей, палачом негодяев. Преданным не царю, но самому царству.