41 
— Должен признаться, сестра, что это место полно неожиданностей, да и сами люди тоже.
— Ну уж, наверное, здесь не больше неожиданностей, чем у вас в батальоне или в лагере.
— Что до батальона или лагеря, — сказал Майкл, — то тут вся суть в том, что я слишком хорошо всех знал, кого-то даже по нескольку лет. Не все, кто попал со мной в одну часть, были убиты или стали калеками. Конечно, во время похода или когда идешь в атаку, забываешь о скуке. Но мои последние шесть лет прошли в лагерях, и лагеря эти были разные: в пустыне под песчаными бурями, в джунглях под тропическими ливнями. Однажды даже на сцене разбили лагерь. И всегда была жара. Я все думаю о русском фронте, и мне интересно, как себя чувствуешь, когда холодно. Я даже поймал себя на мысли, что мечтаю побыть в холодном лагере. Разве не странно, скажите, что человеческая жизнь может стать до такой степени однообразной, что уже мечтаешь не о доме или женщинах, а просто о другом лагере? Военный лагерь — это единственное, что я знаю.
— Я согласна. Действительно, в военной жизни самое трудное — монотонность. В отделении «Икс», кстати, тоже. Это относится и ко мне, и к больным. Я предпочитаю работать часами подряд, не имея сменной сестры, потому что иначе я сама сойду с ума. Что же до них, то физически они здоровы и вполне в силах выполнять какую-нибудь работу. Но они не могут. Нет здесь никакой работы. А для их душевного состояния это было бы так полезно, — она улыбнулась. — Ну, как бы там ни было, а осталось уже недолго. Мы все скоро поедем домой.
А им дом совсем и не нужен, но Майкл ничего не сказал, просто шел себе рядом по дорожке, ведут щей к отделению.
Ей подумалось, что идти вот так, рядом с ним, было приятно. Он не склонялся почтительно перед ней, как это делал Нейл, никого из себя не изображал, как Льюс, не крался, как Наггет. Он просто шел и разговаривал с ней, и делал это естественно и по-дружески, как мужчина с мужчиной. Что само по себе звучало довольно странно, но ощущение было именно такое. — А кем вы были в мирное время, Майкл? — спросила она, сворачивая с основной дорожки, ведущей к отделению, на тропинку между двумя закрытыми корпусами.
— Фермером на молочной ферме. У меня есть триста акров в низине Хантер около Мэйтлэнда. Сестра с мужем обрабатывали ее, пока я служил, но они предпочли бы вернуться в Сидней, так что, когда я приеду домой, то займусь землей сам. Мой зять признает жить только в городе, по когда всех забирали, он решил, что лучше будет доить коров и просыпаться с петухами, чем наденет форму и его убьют, на лице Майкла было написано легкое презрение. — Ну вот, в деревенском полку прибыло! Теперь мы в большинстве. Нейл, Мэтт и Наггет горожане, но с вами нас теперь четверо против троих.
— А вы откуда?
— У моего отца земля недалеко от Ясса.
— А все-таки оказались в Сиднее, как и Льюс.
— Оказалась в Сиднее, да, но не как Льюс. Он усмехнулся и искоса взглянул на нее.
— Извините, сестра.
— По-моему, вы уже можете называть меня сестренка, Майкл, как они, Все равно рано или поздно привыкнете.
— Хорошо, согласен, сестренка.
Они поднялись на небольшой неровный холм, песчаный, покрытый длинными корнями жесткой трапп с торчащими кое-где небольшими аккуратными пеньками кокосовых пальм, и очутились в начале пляжной полосы. Здесь они остановились, ветер поигрывал концами косынки сестры Лэнгтри.
Майкл достал курительные принадлежности и опустился на корточки, не отрывая от земли каблуков, как это свойственно деревенским жителям, а сестра Лэнгтри опустилась рядом с ним на колени, стараясь не набрать песка в туфли.
— Когда я смотрю на что-нибудь такое, я уже не слишком против островов, — сказал он, скатывая сигарету. — Это удивительно. Вот уже тебе кажется, что больше не выдержишь ни одного дня в этих болотах, среди грязи, пота, дизентерии, а на следующий день просыпаешься и видишь, что Бог послал на землю самый лучший день, или вдруг замечаешь что-то, вот как сейчас. А может быть, случается какое-то событие, которое заставляет тебя думать, что на самом деле все не так уж плохо.
Вокруг было так красиво: ровная прямая полоска просоленного песка, потемневшего у воды, там где на него накатывал прилив, и никого вокруг. Казалось, она сливалась с длинным мысом, уходившим налево до самого горизонта, а справа песок постепенно переходил в мангровую низину, откуда доносился запах гниющих водорослей. Вода напоминала красочный мазок на белом холсте: прозрачная, как стекло, бледно-зеленого цвета, в ней чувствовалась спокойная глубина. Далеко в море виднелся риф, так что горизонт был скрыт от глаз гребнями белой пены разбивающегося прибоя.
41 
