160 
Но вчера их озаботило одно в высшей степени странное событие. Вчера они были в Дождеве, где к осени должен вступить в строй крупный станкостроительный завод, присутствовали при опробовании большой автоматической линии металлообрабатывающих станков. Это было не просто интересно, это захватывало воображение. На линию поступали грубые отливки, а в конце ее сходили готовые изделия, детали к станкам, выполненные с величайшим тщанием, с большой точностью и совершенством. А управляют всей линией техник и двое рабочих. Вместо многих десятков людей разной квалификации — только трое.
Василий Антонович не удержался, сказал взволнованную речь в цехе, пофантазировал о будущем, о том времени, когда все трудные физические работы человек переложит на стальные плечи машин, а сам в новом, красивом обществе посвятит себя тому, к чему лежит его душа, — науке, изобретениям, искусствам, физическому самосовершенствованию, будет развиваться гармонично, радуясь жизни и пользуясь ею во всей полноте.
— Может быть, и мы еще успеем к этому времени. Во всяком случае, молодежь, присутствующая здесь, она-то определенно к нему успеет. Ну, а не успеем, так пусть те, кому на пользу пойдут плоды нашего труда, пусть они вспомнят, помянут нас добрым словом, как сегодня помним и чтим, мы тех, кто под водительством партии большевиков вырвал у царя и капиталистов России власть для народа, для нас с вами. Нет ничего страшнее, чем жить без цели. И нет ничего радостнее, чем видеть всегда перед собой заветное, во имя которого хочется жить и жить.
Там же, на заводе, его вызвали к телефону. Из Высокогорска звонил Артамонов. Ему непременно надо встретиться с Василием Антоновичем. Дело не то чтобы горит, но и тянуть с ним не хотелось бы. Когда Василий Антонович будет в Старгороде? Он, Артамонов, тоже приедет в тот день. Договорились на субботу, — раньше просто не поспеть по таким дорогам.
Суббота завтра. Сегодня к вечеру доберутся до Старгорода, помоются с дороги, отдохнут, с Артамоновым встретятся утром. Сказал, что подымется с полночи и будет к одиннадцати часам, не позже. Чего ему надобно, — трудно догадаться. Во всяком случае, задумал, видимо, нечто очень важное, если снизошел до того, что сам едет к маломощному соседу. Вот уж что для Артамонова не типично: обращаться с просьбами к кому-либо, кроме секретарей ЦК и министров. А может быть, у него и не просьба, а какой-нибудь диктат? Неизвестно, неизвестно. От Артамонова можно ждать всего.
Проехали селение, перед которым на указателе было сказано, что это поселок Ленинский. Красивые веселые домики, в центре несколько двухэтажных зданий, здание правления, Дом культуры, магазины, множество довольно высоких деревьев вдоль улиц и на центральной площади.
— Так ты еще и не побывал здесь, Василий Антонович? — сказал Лаврентьев.
— Каюсь. Но мне известно, кто был агрономом в этом поселке.
— В этом, Василий Антонович, не пришлось. Это детище Антона Суркова. Агрономствовал я вон там, в низине, где развалившаяся церковь видна. Там было село Воскресенское. От него только церковь и осталась. Село снесли. Гнилое было место. Да…
Василий Антонович видел, что воспоминания взяли за сердце Лаврентьева.
— Может быть, остановимся? — спросил его. — Нет уж, Василий Антонович. На минуту останавливаться — нет смысла. А на дольше — нельзя, не успеем до сумерек в Старгород. Жми, дорогой товарищ Бойко!
Василий Антонович знал, что с этими местами связаны романтические страницы жизни Лаврентьева. Искалеченный, пришел он сюда после войны, агрономом в колхоз, — не захотел сидеть в канцеляриях облземотдела. Здесь он воевал с какими-то районными бюрократами, здесь у него были любовные истории, отсюда он уехал в райисполком председателем и отсюда же увез жену, которая возглавляет теперь областную сортоиспытательную станцию. Была простой колхозницей, — миновало тринадцать лет, стала кандидатом наук, директором важного учреждения. А село Воскресенское превратилось тем временем в поселок Ленинский. Люди все могут, пределов их возможностям нет. Только чтоб были они, эти люди, с горячим сердцем и светлой головой. Страшнее всего такие, которые, что называется, отбывают номер, «ответственные исполнители», по сути дела — чиновники, канцеляристы. В социалистическом, а тем более в коммунистическом обществе не должно быть «исполнителей» даже со столь громким титулом: «ответственные». Коммунизм — это творчество, и строить его должны не исполнители, а творцы. Каждый человек, каждый работник в таком обществе должен быть творцом, смелым, убежденным, знающим, настойчивым.
160 
