212 
К месту раскопок сбегались ребятишки из окрестных деревень; иные из них предлагали свою помощь. София Павловна не отказывалась от их помощи, хотя прекрасно знала, что эти помощники больше напортят, чем помогут. Но разве же можно отталкивать добровольцев, энтузиастов?
Приходили взрослые, сидели в сторонке, курили, затевали разговоры. Кто-то из ребят проболтался, и скоро всем вокруг стало известно, что главная на раскопках — жена секретаря обкома партии. Разговоры поэтому с ней затевали на большие хозяйственные и политические темы. Напрасно она старалась всячески подчеркивать, что секретарь обкома — это одно, а его жена — совсем другое, — не помогало. Однажды за нею даже прикатили на рессорной тележке и повезли в колхоз показывать каких-то особенных, «скороспелых» поросят. Пришлось ехать, пришлось смотреть, — никак не могла отговориться.
Часто появлялся директор одной из соседних школ, молодой учитель истории. Ему было лет двадцать пять. Высокий крепкий человек, с очень хорошим, немножко скуластым лицом, понравился Софии Павловне его горячим интересом к работам на раскопе. Появляясь, он первым делом шел к ней, к Софии Павловне, хорошо, умно беседовал. Потом куда-то исчезал, и Софии Павловне невдомек было, что одновременно исчезала и одна из студенток.
Кто-то из колхозников сказал Софии Павловне однажды:
— Товарищ начальница, а дело-то того… Или вы от нас директора увезете, или он у вас работницу уведет.
— Не понимаю, — ответила София Павловна в недоумении.
— А это ученые всегда так. Что тысячу лет назад было, знают. А что вокруг происходит, о том и не ведают. Гуляет директор наш с вашей студенткой.
— Как, то есть, гуляет?
— А уж вы сами полюбопытствуйте.
София Павловна расстроилась. «Любопытствовать» она, конечно, не собиралась. Она просто не знала, как ей поступить. Никто иной, именно она одна ответственна за полтора десятка девчат и ребят, отправившихся с нею сюда, на Кудесну. Она решилась поговорить с девушкой.
— Шурочка, — сказала, пригласив ее в свою палатку. — Ну что же это такое! Твои папа и мама думают, что ты тут добросовестно работаешь, хорошо себя ведешь, а ты… — София Павловна остановилась, чувствуя, что говорит что-то не то. Эта Шура работала именно хорошо и вела себя совсем не плохо. Дело, следовательно, в другом. А в чем же тогда?
— София Павловна, — ответила девушка. — Вы, может быть, думаете, что у вас будут неприятности из-за меня? Но ведь мне же двадцать один год, я не пионерка. У вас в мои годы уже, наверно, дети были.
— Я понимаю, понимаю. Но…
— Неприятностей у вас не будет, София Павловна, не будет.
—. Почему ты так упорно говоришь о неприятностях, Шура? — София Павловна насторожилась. — Что это значит? Какие неприятности ты имеешь в виду?
Студентка стала рассказывать историю со своим младшим братом. Когда он учился в четвертом классе, случилось как-то на уроке физкультуры, что преподавательницу срочно вызвали и она ушла из зала. А в это время братишка девушки принялся проделывать фокусы на турнике и, сорвавшись, вывихнул руку. Первое, что сказала вбежавшая преподавательница было: «Дети, вы же знаете, что я выходила. Вы должны подтвердить, что это произошло без меня. Коля, — говорила она и брату Шуры, — ты тоже должен так сказать: ты сам, сам, без меня». Ему было ужасно больно, он был испуган, ему нужна была быстрая помощь, а его уговаривали не выдавать учительницу, выгораживать ее.
— Он пришел домой, София Павловна, — рассказывала Шура. — Руку ему уже, конечно, вправили, перевязали, все, что надо сделали. Но душа у него была навсегда ранена. К учителям он стал относиться скептически. Они ему о примерах благородства толкуют, а он помнит одно: «Скажи, что это было без меня». Ему, София Павловна, тогда было лет одиннадцать, а мне четырнадцать. Я тоже этот случай запомнила. А позже мне и самой пришлось убедиться в том, что есть немало людей, которые только и думают о том, как бы их хата была с краю. У нас была директорша…
— Ты меня очень-очень обидела этим рассказом, Шура, — сказала София Павловна грустно. — В чем ты меня заподозрила? Неужели ты думаешь, что я боюсь неприятностей для себя? Шура, Шура… Я думаю о тебе, молоденькой, извини меня, — глупенькой, потому, что ты неопытная. Я думаю о твоих родителях, о маме, о папе. Здесь такая романтическая природа, такие чудесные вечера, птицы так поют… Головка твоя, может быть, закружилась. А чувств-то, настоящих, серьезных и нет. Испортишь жизнь и себе и родным своим. Зачем ты мне эту отвратительную историю рассказала? Дескать, вот как я и о вас думаю? — София Павловна принялась сморкаться в кружевной крохотный платочек.
212 
