127 
О чем же говорит эта усталая пара, что свершила столь дальний побег и все еще не избегла опасности, — о чем говорят они, лежа рядом на холодном полу Пещеры и держа друг друга за руки? Почему девушка плачет — теперь, после того, как столько миль она наравне с любимым, без единой жалобы делила все трудности?
«Не могу ответить, почему, — шепчет она Али, в ответ на его настойчивые расспросы. — Не спрашивай больше».
«Мы сделали что-то дурное? Нет, ничего».
«Дурного мы не сделали — это так».
«Ты хотела бы, чтобы я не возвращался — чтобы все шло заведенным порядком — а я ничего не испортил?»
Иман не ответила на это, но поднялась с места, отошла от Али и села поодаль — опустив глаза, захватила с серой земли пригоршню праха — той субстанции, которую мы именуем Прародителем и последним Уделом, — и рассеянно пропустила пыль сквозь пальцы. «Не знаю, — проговорила она, — что для меня большее горе: то, что ты был оторван от меня, когда мы были детьми, — или что мы сейчас вместе».
«Что такое ты говоришь? Разве я не старался сделать все возможное, чтобы ты стала моей по достижении совершеннолетия? Когда меня увез всадник паши, я слышал твои крики — и мое сердце надрывалось от плача — так зачем ты говоришь такие слова?»
«Мой Али! — Иман подняла взгляд, полный волнения и сострадания. — Есть то, о чем ты не подозреваешь, — роковое знание — суть его дошла до меня, когда я жила одна, — ты обрел бы его и сам, не будь твои мысли заняты другим, — об этом давно забыли, но я докопалась, что к чему, и теперь мне никак не выбросить это из головы».
«Скажи», — потребовал Али, хотя в глазах Иман прочитал, что лучше этого не делать.
«Знаешь ли ты, мой самый дорогой и единственный, как мы с тобой оказались в этих краях, среди этого народа?»
«О себе, — отозвался Али, — теперь я знаю. Раньше не знал. Знаю, что мой отец — англичанин, он силой взял жену бея, главы племени, и зачал меня. Бей убил мою мать, а меня отослали прочь».
«Это так, — кивнула Иман. — И меня вместе с тобой — туда же, куда и тебя, — жить там, где жил ты. Али! Эта несчастная женщина, твоя мать, родила не одного ребенка! Я ее дочь, как ты — ее сын!»
Темноту пещеры рассеивает только один источник света: через отверстие в дальней стене проникает узкий солнечный Луч; он медленно прополз по шершавым стенам и теперь прямо уперся в недвижно и порознь сидящую пару; быть может, Али знал о том, что сказала ему Иман, — с давних слов престарелого Пастуха — и, хотя отказался тогда вникнуть в их смысл, наверное, все же понял до конца — так что ставшее известным только сейчас было ведомо ему всегда.
«Скажи мне, какой грех страшнее, — произнес Али, — нарушить обет Целомудрия и разделить ложе с любым мужчиной — или с родным братом?»
«Оба неискупимы. Если совершить один, какое значение имеет другой?»
«Тогда обними меня — раз ты бежала со мной».
«Нами завладеет Иблис, не иначе».
«Мне все равно, лишь бы с тобою вместе».
«И мне!»
Любовь может притязать на многое — хотя и не имеет полных прав на все — так твердо заявлено в моей Повести, дающей тому образцовые примеры — и вот последний. На ту любовь, ради которой наши герои готовы были пожертвовать целым миром, этим самым миром наложен запрет — ибо, в силу обстоятельств предписанная детям Адама, она была затем строго воспрещена детям их детей — а почему, спрашивать незачем, ибо этот запрет начертан на составе Мироздания и в нашей смертной природе точно так же, как Десять Заповедей были запечатлены на Скрижалях, — таково предписание свыше — и таковым оно должно оставаться навеки; и Мойры (в обличье мужчин и женщин, вооруженных перьями острее мечей и судебными Кодексами, разящими как пули) не успокоятся до тех пор, пока всякий прецедент не будет вычеркнут из памяти бесследно, словно небыль. Vide [50]: к пещере, окрестности которой странный Сторож (помянутый выше) незаметно покинул, движется врассыпную через холмы ватага всадников, хорошо вооруженных: они воспламенены Гневом и Возмущением, охвачены жаждой Мести; они без устали шли по еле уловимому следу грешников — и наконец почти их настигли. Тем, кто внутри пещеры, становится известно об их присутствии только из-за выстрелов в воздух, которыми обмениваются преследователи, давая друг другу знать о своем продвижении (сами они не подозревали, что добыча совсем рядом), — Али и Иман взбираются вдвоем на одну лошадь: вторая, на которой скакала Иман, совсем выдохлась, и ее пришлось бросить. Начальным их намерением было добраться до Побережья, а оттуда к причалу, где Али сошел по возвращении с корабля, — однако Преследователи (а их немало) отрезали намеченный путь, и теперь они должны уклониться в сторону, хотя и придерживаясь прежней Цели. Али без устали шпорит коня, Иман крепко его обнимает, прижавшись к плечу щекой, — день и ночь, с редкими привалами — им удается ускользнуть от погони! Ведь Мойры отнюдь не всемогущи — или же время от времени меняют свои решения и отпускают пойманную душу на волю — так порой поступает Удильщик — не из необходимости, но по прихоти — ему довольно сознанья Власти: казнить или миловать, дарить жизнь или ее отнимать.
127 
