Гвин посмотрел на Ричарда:
— Старая дева? А от всех неженатых мужчин, должно быть, воняет холостяками?
Гвин снова отвернулся. Печально покачал головой. Так нельзя говорить. И дело не только в приличиях. Ричард сделал вывод (возможно, неверный, может быть, он переусердствовал в своих умозаключениях), что Гвин имел в виду примерно следующее: нельзя говорить такие вещи, потому что совершенно очевидно, что все вокруг заражено мужчинами, которые действительно ненавидят женщин. Может быть, Ричард привел неудачный пример с пауками. Люди могли подумать, что он ненавидит только самок пауков. Или что он считает всех женщин пауками. Так или иначе, но Ричард решил не отступать.
— От нее так и разило старой девой. Хоть нос затыкай.
Гвин только отмахнулся.
— Я могу, если хочешь, тебе это описать. Представь себе огромные трибуны стадиона Уэмбли, сплошь заполненные женщинами с потекшим от дождя макияжем. Или…
— Притормозите здесь на углу, пожалуйста.
Да нет, ничего особенного. Гвин просто купил у мальчишки вечернюю газету. Боже, сквозь приоткрытую дверцу машины в салон проникал мертвенно-бледный свет, цвет чего-то отвратительного, к чему не хотелось прикасаться, телесный цвет лапок голубей, торчащих из-под их грязных попонок, и казалось, будто Лондону пришел конец, будто пришел конец всему.
Такси продолжило свое бесконечное путешествие, состоящее из рывков и остановок, рывков и остановок. Гвин развернул газету, нашел раздел светской хроники, а потом наконец сказал:
— Тут об этом ничего нет.
Ричард внимательно посмотрел на него.
— О чем ничего нет? — спросил он.
— Об обеде. О твоей выходке.
Ричард нахмурился:
— И ты вздохнул с облегчением?
— Со мной уже давно никто так не разговаривал, — сдержанно ответил Гвин.
— Неужели? Что ж, на этот раз тебе не придется долго ждать. Потому что кое-кто собирается поговорить с тобой в таком же духе прямо сейчас. Это дневной выпуск. Ты ведь не думаешь, что парень передал свое сообщение по телефону прямо в газетный киоск? Твое счастье, что никто не знает, какой ты на самом деле придурок. Какой ты на самом деле болван. Вот была бы новость!
— И ничего о том, кому предложили место главного редактора нового журнала, — сказал Гвин, его ясные глаза по-прежнему пробегали по странице хроники.
— А никакого предложения и не было.
— Было. Когда ты в очередной раз ходил в сортир. Разумеется, я его отклонил. Можно подумать, оно мне…
Такси резко затормозило. Качнувшись вперед, Ричард сказал:
— И последний вопрос. Почему нельзя говорить о старых девах?
— Потому что люди начнут тебя избегать.
Первая капля дождя чмокнула Ричарда в проплешину, когда он выбрался из такси и направился в башню, набитую разными конторами и офисами, на улице Мэрилибоун-Хай-стрит. Ричард шел в офис издательства «Танталус пресс».
Примерно к этому времени эмоции уже теряют ясность и четкость, и к ним примешиваются телесные ощущения. В ярости есть что-то шершавое и колючее. В скорби чувствуется что-то прогорклое. В ненависти — что-то едкое, по вкусу похожее на зубные капли… Ричард привел свои мысли в порядок — подготовил их к передаче, приблизительно так же писатель упорядочивает материал для передачи своему читателю. И в то же время он пережил одно из тех нежданных воспарений, знакомых каждому художнику, когда слова почти явственно для внутреннего слуха становятся податливыми, перестраиваются и все становится на свои места. И вы тут ни при чем: это дело таланта. Ричард сел. Он пребывал в состоянии уравновешенности. Это состояние нельзя было назвать приятным или же, напротив, неприятным, просто это было состояние внутреннего равновесия. Неожиданно он кивнул. В один миг перед Ричардом с кристальной ясностью обозначилась задача. Такая, какой отныне он сможет посвятить свои литературные усилия, свои поиски и восторги, какой он сможет подчинить всю свою страсть и мощь. Он решил уничтожить Гвина.
В небе висел полумесяц. Своим изогнутым серпом он напоминала куклу Панча.
Только где же твоя Джуди?
Перенеситесь на космолете своих рыданий на милю к востоку, к шпилям зданий на проспекте Холланд-парк-авеню, к антеннам, к дому под черепичной крышей с охранной сигнализацией, к окну на втором этаже, в котором отражаются густые тени замершего сада. Это окно хозяйской спальни, здесь спит хозяин дома. Я пока не собираюсь проникать туда — еще не время. Поэтому я не знаю, чем пахнет его постель и плачет ли он во сне.