Особенно,... 
131 
Джина была там — за океаном. Теперь, когда Ричард думал о жене, он жалел, что всегда представляет ее пойманной in flagrante delicto.[12] Он представлял, что стоит, перекинув полотенце через руку, как официант, а она выбирается из-под… — он не знал, из-под кого. Но все же у него были серьезные подозрения. Ричард решил пойти в бар гостиницы и написать открытки Мариусу и Марко, Энстис и Киту Хорриджу. И еще он напишет письмо Джине. В нем не будет никаких новостей. Это будет любовное письмо: песенка, которую он пел ей по утрам перед отъездом в Америку:
- Чего ты хочешь?
- Мою малышку.
- Что тебе нужно?
- Ты знаешь — мне нужна ты…
И тот, второй стих — предел женских восторгов:
- Я тебя не обижу,
- Пока ты от меня вдалеке.
- Я тебя не обижу — потому что я не хочу…
Ричард оделся, собрал вещи и пошел в гостиницу.
— Ничего. Впрочем, нет. Скажите Лоуренсу «прощай». Скажите ему «прощай».
В тот раз Джина сказала «прощай» Ричарду. Прощайте. А он продолжал приходить. Она отказалась пообедать с ним или выпить после работы. Но когда он возвращался в Лондон, в кармане его жилетки лежал ее домашний адрес; и после этого под вопросом оставалось только «когда». Почему? Да, потому что в умелых и решительных руках перо и бумага — почти то же самое, что для маньяка-насильника подсыпанное в напиток снотворное или накинутый сзади шарф. Подобно кулакам мастера боевых искусств, слова, написанные на бумаге, можно расценивать как оружие убийственной силы, которое можно применять только на ринге или на татами — лишь для демонстрации. Если бы мужчины знали, как на женщин действуют письма и записки. Если бы они этому поверили. Скажем, муж-ветеран, перед тем как уйти на работу, успевает нацарапать что-нибудь вроде: «Газовщик говорит, что зайдет позже» или: «У нас опять кончилось масло», а вечером жена встречает его в бикини и туфлях на высоких каблуках, держа в каждой руке по запотевшему бокалу с коктейлем. После ужина (она приготовила его любимое блюдо) она выключает верхний свет, ставит какую-нибудь сладострастную музыку, подкладывает полено в камин, усаживает мужа на ковре с подушками, подает ему рюмку мятного ликера… и выходит из комнаты. Теперь он может спокойно подрочить. Но постойте. Это будет позже. А где же тогда был Ричард?
В своей квартирке в Шепердс-Буше, сидя за кухонным столом, на котором стоит початая бутылка итальянского вина, и стараясь не обращать внимания на истошные звонки придушенного подушкой телефона (это звонит Доминика-Луиза), Ричард пишет письмо Джине Янг. Его письма сыпались как конфетти, они были похожи на лепестки цветущих яблонь, кружащих над апрельскими улицами. Письма приносили каждый день. Они пестрели заезженными штампами и заимствованиями — прописными истинами, этими нарочными любви. Ее ответы напоминали благодарственные открытки неумеренно восторженному и ужасно смешному крестному. Ричард едва удостаивал их взгляда. Раз в две недели по выходным Ричард ездил в Ноттингем, хотя Д. Г. Лоуренса из музея уже вытеснили поделки местных гончаров и ремесленников, старые пишущие машинки и разные имперские трофеи. В поезде бледное лицо Ричарда, украшенное лишь редкими цветовыми мазками — следами царапин и тычков Доминики-Луизы, — подрагивало от тряски или резкого освещения, а он сидел с неприступным видом, гордо задрав подбородок. Они с Джиной подолгу сидели в кофейнях на главной улице, гуляли по городским садам под невесомым, не касавшимся земли дождем. Кормили уток. Он наконец взял Джину за руку, ладонь у нее была узкой, пальцы — длинными и тонкими. Он сказал ей об этом. И не только об этом. Вернувшись в Лондон, Ричард внес важное изменение в последнюю корректуру романа «Мечты ничего не значат» — он зачеркнул имя Доминики-Луизы на странице с посвящением и заменил его на имя попроще. В сельской идиллии парка Виктория-Гарденз он склонился над ней под мокрыми ветвями березы. Она печально его поцеловала. Он помнил ее губы, запутавшиеся в волосах капли дождя. Ричард понял, что дело в шляпе, когда однажды в субботу вечером за гостиницей его избил мрачный Лоуренс, получивший отставку дружок Джины. Он заявился с братьями, но, впрочем, их помощь не понадобилась. Ричард драться не умел. Он умел писать. Книжные рецензии. И любовные письма.
Ричард в своей бабочке сполз вниз по стенке и даже не пытался встать. Он скорее согнулся, чем сжался, одна ладонь вяло лежала на колене. И даже когда Лоуренс начал пинать его, Ричард покорно сидел на бетоне, прислонившись к стене, тихо вскрикивая или громко икая всякий раз, когда кожаный ботинок врезался ему в ребра. Ричарду не казалось, что с ним обходятся жестоко или несправедливо. Он считал естественным, что Лоуренс может делать с его телом все, что захочет. И Лоуренс бил его кулаками, коленями, затем пинал (а начал с удара головой, тогда Ричард и почувствовал первую боль). «Сука!» — выругался Лоуренс и заплакал. В тот день Ричард впервые привел Джину к себе в гостиницу. Ничего особенного между ними не произошло. Очень скоро Ричард в своей бабочке и пестром жилете спустился на улицу и уселся на мокрый асфальт. Он знал, что Лоуренс не такой уж плохой. Лоуренс должен был быть хорошим парнем или должен был стать хорошим парнем после девяти лет, проведенных с Джиной.
131 
